Пожалуйста, никому о ней не говори! прошипел Олеандр и смахнул прилипшую к щеке прядь волос.
Л-ладно, Юкка растерянно моргнул, глядя на него сверху-вниз. А вы Вы ранены?
Пара царапин. Не страшно.
Архихранитель как чувствовал, что с вами дурное приключилось. Ушли вечером и будто в пропасть провалились. Он стражей за вами отправил и сам на поиски ускакал.
Аспарагус. Имя ненавистного гада осело на языке Олеандра ядом. Не рановато ли он запаниковал? Когда это его заботила сохранность моей шкурки? Зеф постарался?
С ним я не беседовал, Юкка пожал плечами. Я получил приказ от господина Аспарагуса. А как вы?.. Где так поранились? Благо до поселения добрели. Ой! Надо бы знак подать! Вы ведь вернулись!
Его рука взметнулась вверх. Вспышка зеленого света сорвалась с пальца и, прошуршав листвой, озарила небо.
Хранители леса часто переговаривались так между собой. Призывали на подмогу, например.
К Морионовым скалам, похоже, хины подступают. Олеандр крутил Эсфирь то так, то эдак, думая, как бы её поднять и не помять крылья. Я встретил одного. Оповести Аспарагуса и поселенцев, хорошо?
Конечно. Так это хин вас подрал?
Юкка!
Прошу прощения. Юкка всё еще таращился на Эсфирь с немым любопытством. Всё передам. И, клянусь честью, от меня о девушке никто не узнает. А вы Может, лекаря навестите?
Обойдусь.
Олеандр мог бы похвастаться познаниями во врачевании. Да что там, он швы с закрытыми глазами накладывал. В пять лет, услыхав вопрос «Что таится у существ на сердцах?» пустился в рассуждения о вскрытиях. Честно! Ежели Тофос и предрасполагал существ к какому-либо ремеслу, Олеандра он явно предрасположил к целительству. Отец даже предлагал ему трудиться на благо клана. Но нет. Помочь по нужде? Милости просим. Изо дня в день подтирать сопливые носы? Увольте.
Олеандр подхватил Эсфирь и миновал калитку со спокойной душой. Поплелся вдоль ограды, прячась за занавесом из лиан. От сердца отлегло. Он вернулся до того, как поселение ожило и взорвалось разговорами.
Кто наведывался сюда, часто шутил, что нужно дриад благодарить они солнце ото сна расталкивают. А у того и выбора нет поди понежься в объятиях покоя, когда лесные дети вовсю гремят и грохочут.
Хижины жались друг к другу и боками, и крышами, и потолками тесно-тесно, даже неприлично. На каждых улочке и перекрёстке, у лестничных уступов ютились по десять, а то и по двадцать обителей. Одни перекрывали древесные стволы, прикипев к ним и утекая к шапкам-кронам. Другие восседали на ветвях под навесами листвы и гроздьями плодов. Третьи парились на свету, и овившие их лианы первыми приветствовали солнце, шевеля бахромой.
Три яруса дриады отвели для жизни. Спускались и поднимались по лианам и лестницам. Мосты, вечно захламленные и заставленные бочками, тянулись от дома к дому, от ветви к ветви.
Пахло пряно-сладкими благовониями. Облака пыльцы кружили в нашептанных ветрами танцах.
Тут Олеандр родился. Пустил корни и расцвел, как выразились бы дриады. И отсюда, не уродись он сыном Антуриума, владыки клана, с радостью сбежал бы. Неважно куда, лишь бы тишина густела непробиваемая.
Серьезно! Иногда ему казалось природа что-то напутала и породила его в Барклей по ошибке. Он не терпел шумихи. Ненавидел пустословие и сплетни, которые множились здесь резвее, чем пыль. Он отстранялся от дриад тем пуще, чем старше становился. Рос очень одиноким.
И хорошо, что рос в период правления отца, а не деда Эониума, чаще нарекаемого Стальным Шипом.
Дриады до сих пор поминали Эониума с содроганием. Он вошёл в историю клана, залитый кровью, потонувший в отрубленных головах. Ярый блюститель строжайших порядков и устоев. Жестокий до умопомрачения, но честный перед собой и преданный клану. Он намертво впечатался в память своих подданных.
Дарованное ему прозвище как нельзя лучше отражало его сущность. Хранителей леса воинов, служивших ему верой и правдой нарекали либо просто Стальными, либо Стальными Шипами. А период его затяжной тирании назвали Эпохой Стальных Шипов.
Страшное тогда царило время. Суровое и беспощадное. Слишком открыто оденешься изобьют на глазах у собратьев. Ненароком к чужой супруге прикоснёшься руку отрубят или что пониже. Своеволие проявишь, без спросу мнение выскажешь лишишься языка.
Дриады лишний раз моргнуть боялись. Ведь кара за прегрешения нередко сопрягалась и с погибелью. Об одном молились провинившиеся чтобы посыльный не вручил им алый, словно пропитанный кровью, лист аурелиуса. Такие послания называли судными листами. Или приглашениями на казнь.
Нетрудно догадаться, какая участь ожидала дриад, получивших аурелиус.
К счастью, властвование Стального Шипа кануло в небытие. Перехватив бразды правления, отец Олеандра принялся выкорчевывать нелепые законы. И был прав. На свалке им самое место.
Олеандр до того глубоко увяз в размышлениях, что не сразу понял, как уткнулся носом в нужную дверь. Хин вытряс из него только силы и чуток чар. Ключ остался в кармане. И скоро провернулся в замке.
Хижина встретила тишью и застоявшимся теплом. Ложе Олеандр в свое время сюда притащил добротное. Лежал на нём не матрас, а перина, которая обволакивала, обтекала спящего. Пылинки взвились и затанцевали в воздухе, когда Олеандр повалил Эсфирь на кровать, а сам забрался в кресло напротив.
На миг в уши будто затычки вставили. Он не слышал ничего, кроме стука растревоженного сердца. Теперь время не подгоняло. Теперь он оглядывал её заострённые коготки, плетеные из серебряных нитей браслеты, украшенные белым пером и лоскутом кожи. Оглядывал, и разум наводняли вопросы.
Что за девчонка? Мастерица нести околесицу!
Дышала Эсфирь ровно. Серьезные увечья плоть не оскверняли. Но сколько бы Олеандр ни тряс её, сколько бы ни подносил к лицу тряпицы, смоченные едко-пахнущими травами, она и пером не вела.
Возможно ли, что где-то он недоглядел? Возможно ли, что хин задел Эсфирь и выхлебал чары? Не все, ясное дело, остаток она растратила на вспышку, ту самую, после которой сознание потеряла.
В таком случае обморок закономерный исход, не досадное совпадение.
Известная истина: лишенные колдовства существа засыпают до тех пор, пока оно не восполнится.
Наверняка так оно и есть, решил Олеандр. И едва уселся поудобнее, как провалился в сон.
***
Проснулся с острым желанием умереть. Сон в позе зародыша не пошёл на пользу. Спину ломило, а вдобавок скрючило казалось, ходить ему теперь всю жизнь, склоненным к земле. В восемнадцать-то лет от роду. Прелестно, что тут скажешь. Посох, что ли, пора мастерить?
Как назло, под рукой не очутилось и кувшина с водой. Хотя ничего такого здесь и быть не могло, потому что Эсфирь он притащил в необжитую хижину, куда ему только предстояло переселиться.
Согласно традиции клана, каждый двадцатилетний дриад покидал отчий дом. К заветному дню он сооружал и обустраивал логово, символизирующее его расцвет, вступление во взрослую жизнь. Дом, где он будет хозяином и положит начало семейному быту, куда приведет супругу.
Олеандр задумался о возведении хижины раньше сверстников, еще будучи подростком. Ровесники зазря трепали языками, в то время как он усердно трудился. Много воды с тех пор утекло. Тогда он стирал руки в кровь, словно с кожей сдирались из памяти гнетущие воспоминания. Потел от рассвета до заката, делал что угодно лишь бы не думать, не вспоминать о смерти матери. Ему и тринадцать не стукнуло, когда она свела счеты с жизнью.
Тогда он потерял разом двоих: мать погибла, а его названный брат, океанид, покинул Барклей. Глэндауэр так его звали очутился в их семье по настоянию своего деда, былого владыки Танглей.2 И сказать, что Олеандр нашел в его лице опору и понимание, значит не сказать ничего.