Однако ж это не обязательно кончится так, сказал Жан-Николя. Легкое движение теней в углу привлекло его взгляд. Господи Иисусе, что ты здесь делаешь?
Подслушиваю, ответил Камиль. Вы могли бы заметить раньше.
Мэтр Демулен побагровел.
Мой сын, промолвил он.
Принц кивнул.
Камиль приблизился к кругу света от канделябра.
Услышал что-то полезное? полюбопытствовал принц. Судя по тону, он явно недооценил возраст Камиля. И как тебе удалось себя не выдать?
Вероятно, у меня кровь застыла в жилах при виде вас, ответил Камиль, смерив принца взглядом палача, который примеряется к жертве. Разумеется, будет революция. Вы создаете нацию Кромвелей. Впрочем, мы пойдем дальше. Через пятнадцать лет вам, тиранам и паразитам, придет конец. Мы учредим республику в римском духе.
Он учится в Париже, сокрушенно заметил мэтр Демулен. Там и нахватался этих идей.
И думает, что по малолетству не отвечает за свои слова? Принц повернулся к Камилю. Что вы себе позволяете?
Это кульминация вашего визита, монсеньор. Вы решили посмотреть, как живет ваш образованный раб, и обменяться с ним банальностями. Камиля била крупная дрожь. Вы мне отвратительны.
Чего ради я сижу здесь и терплю оскорбления? пробормотал Конде. Демулен, уберите с дороги этого вашего сына.
Принц поискал глазами, куда поставить бокал, и, не найдя ничего лучшего, сунул его в руки хозяину. Мэтр Демулен последовал за гостем на лестницу.
Монсеньор
Мне не следовало унижаться, нанося вам визит. Надо было прислать управляющего.
Я очень сожалею.
Незачем тратить слова. Я выше оскорблений.
Могу я по-прежнему вести ваши дела?
Вы можете по-прежнему вести мои дела.
Вы действительно не оскорблены?
Как я могу быть оскорблен тем, что выходит за всякие рамки?
За дверью маленькая свита быстро собралась в дорогу. Конде обернулся:
Я сказал, прочь с дороги, и я не шутил.
Когда принц уехал, Жан-Николя поднялся по лестнице и вошел в кабинет.
Камиль? преувеличенно спокойно промолвил мэтр Демулен и глубоко вдохнул.
Молчание длилось. Последние свечи догорели, месяц бледным вопросительным знаком повис над площадью. Камиль снова спрятался в тень, словно ему там спокойнее.
Какой глупый и бессмысленный разговор вы вели, сказал он наконец. Одни банальности. Он не умственно отсталый. Они не дураки, по крайней мере не все.
Зачем ты сообщаешь это мне? Как будто я не бываю в обществе.
Мне понравилось, как он сказал «этот ваш сын». Словно иметь меня сыном ненормально.
Возможно, он прав. Будь я человеком древности, я бы сразу после рождения бросил тебя где-нибудь на склоне холма выживай, как знаешь.
Возможно, меня пригрела бы волчица, сказал Камиль.
Камиль, когда ты говорил с принцем, ты не заикался.
Я Не переживай, это временно.
Я думал, он тебя ударит.
Я тоже.
Жалко, что не ударил. Если будешь продолжать в том же духе, мое сердце остановится Жан-Николя прищелкнул пальцами. Вот так.
Нет. Камиль улыбнулся. Ты здоров. Доктор сказал, у тебя только камни в почках.
Внезапно Жану-Николя захотелось обнять сына необъяснимое желание, которое он тут же подавил.
Ты оскорбил его, сказал Жан-Николя. Ты испортил свое будущее. Самое ужасное то, как ты на него смотрел. Как при этом молчал.
Да, задумчиво промолвил Камиль. Молчаливое презрение это по моей части. Я практикуюсь, что неудивительно.
Камиль сел в отцовское кресло, готовясь продолжать разговор, и медленно отвел волосы со лба.
Жан-Николя считал себя человеком ледяного достоинства, в высшей степени неколебимым и правильным. Ему хотелось заорать во весь голос, вышибить стекло, выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть о мостовую.
Принц скоро забудет обиду, спеша поскорее добраться до Версаля.
Сегодня все сходят с ума по фараону. Король фараон запрещает, ибо проигрыши слишком велики. Однако король привык ложиться рано, и когда он удаляется, ставки за столом королевы удваиваются.
Бедняжка, зовет его королева.
Королева законодательница мод. Ее платья около ста пятидесяти новых каждый год шьет Роза Бертен, дорогая, но незаменимая модистка с улицы Сент-Оноре. Придворные платья настоящие переносные тюрьмы с корсетами, широкими обручами, шлейфами, плотным шелком и жесткой отделкой. Искусство куафера переплелось с мастерством шляпника и подвержено капризам сиюминутной моды. Войска Джорджа Вашингтона в боевом порядке покачиваются на напомаженных башнях, на пудреных локонах вырастают сады в свободном английском стиле. На самом деле королева не прочь отказаться от этой помпезности и учредить век свободы: тончайшего газа, мягкого муслина, незатейливых ленточек и летящих юбок. Удивительно, впрочем, что эта простота, подаваемая как изысканность, стоит ничуть не меньше бархата и атласа. Королева обожает все естественное в одежде и этикете. Но еще больше она обожает бриллианты. Ее сделки с парижской ювелирной конторой «Бомер и Бассанж» становятся причиной несусветного скандала. В своих покоях королева швыряет мебель, срывает портьеры, заказывает новые затем переезжает в другие покои.
Меня пугает скука, говорит она.
У королевы нет детей. Памфлеты, которые гуляют по Парижу, обвиняют ее в беспорядочных связях с придворными и лесбийских сношениях с фаворитками. В 1776 году, когда королева появляется в своей ложе в опере, ее встречает враждебное молчание. Она не понимает, за что ее не любят. Говорят, из-за дверей королевской спальни доносятся ее крики: «Что я им сделала, что?» Королева недоумевает: стоит ли возмущаться ничтожными радостями, которыми балует себя слабая женщина, когда все вокруг по-настоящему плохо?
Ее брат-император пишет из Вены: «В конце концов, так долго продолжаться не может Революция будет жестокой, и, возможно, она станет делом ваших собственных рук».
В 1778 году в Париж вернулся восьмидесятичетырехлетний Вольтер. Он был бледен, как труп, и харкал кровью. Вольтер ехал по городу в синей карете с золотыми звездами. Восторженные толпы скандировали: «Да здравствует Вольтер!»
На мою казнь пришло бы не меньше, заметил старик.
Академия собралась его почтить: пришел Франклин, пришел Дидро. Во время представления его трагедии «Ирина» актеры короновали бюст автора лавровым венком, и переполненная галерка разразилась восторженными криками.
В мае Вольтер умер. Париж отказал ему в христианском погребении, к тому же опасались, что его враги осквернят останки. Поэтому почившего вывезли из города ночью. Труп усадили в карету, в свете полной луны он выглядел как живой.
Некто Неккер, протестант, миллионер из Швейцарии и банкир, был назначен министром финансов и главным кудесником двора. Только он знал, как удержать на плаву корабль государства. Секрет, говорил Неккер, в том, чтобы брать в долг. Высокие налоги и сокращение расходов покажут Европе, что Франция на коленях. Займы, напротив, свидетельствуют, что вы смотрите вперед, что вы сильны и уверены в себе. Демонстрируя уверенность, вы ее обретаете. Чем больше вы занимаете, тем большего успеха достигнете. Мсье Неккер был оптимистом.
Какое-то время это работало. Когда в мае 1781 года реакционная антипротестантская клика скинула министра, страна ощутила ностальгию по ушедшим сытым годам. Но король почувствовал облегчение и отпраздновал событие покупкой Антуанетте новых бриллиантов.
К тому времени Жорж-Жак Дантон уже решил, что едет в Париж.
Решение далось ему нелегко. Как будто, сказала Анна-Мадлен, ты отправляешься в Америку или на Луну. На семейных советах все дядья по очереди с важным видом излагали свою позицию. Священником ему не быть. Год или два он набирался опыта у них в конторах и в конторах их друзей. Это достойная семейная традиция. И все же, если он уверен в своем решении