Во двор дедова дома Мур влетел бегом и запер за собой калитку. Хорошо, что никто не видел. Было стыдно, что сам себя довел до испуга. Темнота это просто отсутствие света. Светилось ярко окно кухни, под навесом качалась рыжая лампочка, облизывая светом дрова цивилизация. Где он читал, что электричество отпугивает нечисть? Ерунда какая. Просто без электричества-то в семнадцатом веке или в глубине времен ночью черт его знает что людям во мраке мерещилось. Ничего ж толком не видно было.
На крыльце, делая для всех скрывающихся во мраке тварей вид, что не спешит и никого не боится, он обмел веником ботинки. Как же хорошо знать, что всякие силы тьмы просто выдумка. Хотя вон как он струсил. Человек может поверить во все, во что захочет поверить. Все дело в подключаемых архивах, а там таится такое, о чем и сам не догадываешься. Прошлое-то вот оно, печкой пахнет, лезвием топора, вбитого в колоду, блестит. Нигде уже такого прошлого не осталось, а тут вот оно. Так поверишь, что в сарае где-то и пищаль приткнута, а в логу черти прячутся.
Ты что такой, внучок, как угорелый? вышел дед в прихожую. Стряслось что?
Мур глубоко вздохнул и рассказал. Дед выслушал, почесал в бороде. Он весь как-то ссутулился, помрачнел. Помог Муру стащить куртку с больного распухшего плеча, нашел штаны и теплую рубаху переодеться, даже намазал плечо обезболивающей мазью. На кухне подставил тарелку с котлетами, но у Мура глаза на еду не смотрели. Тогда дед налил ему чаю, сунул туда две ложки густого белого меда:
Чтоб не простыл. Зря я тебя пустил, а так бы и девки целы были. Воссили, видать, пред тобой. А ты перед ними.
Что-что делали?
Ну, выкаблучивались.
С чего бы им. Девки таких, как я, не любят, им красавцев двухметровых подавай, Мур пожал плечами и поморщился от боли.
Девкам виднее, усмехнулся дед. Не прибедняйся. Парень как парень, не дурак, это главное. Вон я тоже ростом не вышел, а ничего, на жизнь не пожалуюсь. Был бы я двухметровым, так давно под землей бы остался, по пещерам-то да по старым шахтам, дед хмуро посмотрел в темень за окошком: А давно я в самом логу-то не бывал, а уж у трамплинов и вспомнить, когда. Не тянет. Уж такое место Егошиха. Порченое.
В смысле? Ты о том, что речку в трубу убрали?
Так это уж когда! А то и завод тут стоял медеплавильный, и пруд заводской вон на дне лога ила метра в два слой оставил, черт его знает, что там в этом иле есть, сколько костей там, под дамбой-то теперь А кладбище-то городское вон на нашей стороне с незапамятных времен? Сколько там слоев-то, как соты подземные. Вон, на воинском на памятниках почитай, что написано, погляди-ка, сколько солдатиков в одну могилу закопано, я аж двадцать на одной видал. Да и то ли могила это, то ли шахтная выработка старая, кто там разберет А памятник жертвам репрессий на бугре видел? А тюрьма-то на горе? Батя говорил, стреляли да прямо в лог в ров и скидывали Этапы вон в скверике на улице, по которой тебе в школу, формировали да и гнали потом по всему краю Мать-то по всем плачет стоит, видел? Не по одним солдатам ведь. Памятник-то? Родина-Мать?
Где?
А у воинского-то. На кладбище.
Я и кладбища не заметил Думал, это парк Муру было совсем тошно. Мед в чае горчил. Не зря в этом Егошихинском логу стоит такая жуткая чернота.
Да вон в край лога от нас за дамбой все кладбище. Речка внизу там, в трубе тоже давно, так Стиксом прозвали. А была Акунька.
Мне в логу не по себе было, признался Мур.
Как тут жить? Тут еще и Стикс есть, как на том свете. Гнусная судьба у речки. Была она светлая, веселая, как смешная девчонка Акунька, а ее в трубу, да еще таким именем обозвали кладбищенским. Он и дома, в Петербурге, жалел все взятые в трубу речки вроде Лиговки.
А что не по себе-то? взглянул дед.
И опять Мур почувствовал, что будто сдает ему непонятный экзамен. Ответил честно:
Как будто там людям не место. Потому что он, ну, огромный такой, глубокий. Как будто землю разломили напополам, но не до конца.
Не разломили, а сама разошлась. Земля подвижная от плюмов в мантии до рельефа поверхности. И, как живая, она все помнит: к примеру, реки на Восточноевропейской платформе текут там же, где текли триста миллионов лет назад. Наш лог моложе, триста миллионов лет назад еще даже песчаники не образовывались, в котором он заложен. Но и он не просто так возник, зачем-то он живой Земле нужен.
Живой Земле?
Конечно, живой. Только жизнь её другая. Мы живем десятки лет, она десятки миллиардов Что мы ей микробы. Нам ее жизнь не понять, так, догадываемся, накапливаем знания. Те, кто кроме нас тут обретаются, может, знают больше.
Кто «обретаются»? изумился Мур. Кроме людей?
Ну Я не выжил из ума, внучок. Приходилось мне Сталкиваться. С ними Может быть, они теснее связаны с Землей, может быть, служат ей Силы природы, в общем. Может, даже так со времен, как тут море было, и застряли тут с нами.
Точно, море, я читал. Палеоморе.
Да и не одно за миллиарды-то лет, начиная с протерозоя. Да дольше всего после силура Уральское палеоморе тут тридцать миллионов лет существовало, полосой с юга на север, проливом.
Муру почему-то стало жутко жалко деда. Помочь бы ему хоть чем-нибудь. Поэтому спросил:
Здесь же вокруг медистые песчаники, да? Горы разрушались в песок, реки уносили его в море, и там из него спрессовывался песчаник? А из размытых горных залежей медной руды образовались новые медные месторождения?
Уральский медный пояс! обрадовался дед. А почему читал, внучек? В школе задавали?
Да нет, я так. Интересно же, из чего земля. Еще я камни люблю, гальки всякие, даже песок. Вот как раз потому, что в них время они валяются, везде полно, их ногами топчут, а им вон миллионы лет. Миллиарды. И в прошлом, а в будущем у них еще больше этих миллионов лет Знаешь, дед, я хотел бы потрогать самый древний камень, какой у тебя есть. Археозойский какой-нибудь.
«Архейский» правильно говорить. Надо тебе дать почитать что-то простое, начальное по исторической и общей геологии Где бы только найти такое Книжки тебе подберу. А камешки Ладно, есть у меня где-то образцы архейских гнейсов, самых древних с Тараташского выступа, покажу, и спросил вроде бы простодушно: А самоцветы всякие, металлы интересно?
Они ведь тоже из древних времен. А что, тут в логу разве можно что-то найти?
Что ближе к поверхности было, как люди появились, так за тысячи лет что могли повыкопали да растащили, разбазарили. Роют и роют А сейчас как умерло все. И лог ну, он меж двух городов изначально был, Мотовилиха была отдельная от Перми, в прошлом веке только присоединили. Так что лог край, граница. Порченое место, люди его только и знали, что портили. Запруды да шахты, заводы. Могилы.
Зачем же ты тут живешь? Почему не уехал?
Тебя ждал, как будто всерьез ответил дед. Мы тут живем всегда То-то вот лог-то никак в культурное-то пространство не превратят, сколько уж проектов было. И террасный парк, и дендрарий, и чертов стул. А все никак. Она не хочет. Обозлилась на людей потому что.
Кто обозлилась? Земля?
Можно и так сказать. Не сама Земля, но Силы природы. Ты вот что, внучок. В Кунгур завтра не поедем, куда тебя такого ушибленного тащить. В отцову квартиру сходим, запишу там тебя квартирантам, как арендодателя, будешь эти деньги у них забирать и на них жить. Мало ли.
Зачем мне! Мама
Мама твоя молодец, вон какого вырастила. Хватит с нее, как считаешь? Я-то тебя прокормлю, да я не вечный. И вот что еще Сколько там тебе до восемнадцати-то? А какая разница, с семнадцати уже можно в автошколе учиться. Надо тебе права получить, он усмехнулся. Покатаемся с тобой летом по Уралу.
2.
С высоты коренного уступа надпойменной террасы Камы, как назвал высокий берег дед, да еще и с шестнадцатого этажа, смотреть на мир было все равно что с самолета. Мур как вышел на лоджию, так и не шевелился. Дед и квартиранты бубнили в комнате, потом наладились пить чай а он стоял и смотрел на белое, с черными щетками лесов на том берегу, бесконечное пространство, которое никак не помещалось во взгляд сразу, все целиком, а это ведь только половина окоема Город внизу тоже чего-то бубнил, пыхтел, дымился, но он был где-то внизу и далеко, за логом, тоже бесконечный, до горизонта. С высоты казалось, что весь мир поделен белой полосой Камы на городскую человеческую половину, застроенную и задымленную, в крышах и улицах и половину природы, свободную и бескрайнюю. Ерунда, конечно, за Камой Европа, там народу миллионы и городов пропасть.