Дед наварил картошки, накрошил ядреного лука в квашеную капусту, нажарил мяса промерзший Мур очнулся, когда стало тяжело дышать. Тарелки у деда были громадные, фаянс от времени потемнел, потрескался и на дне каждой был нарисован здоровенный паровой молот и написано: «Мотовилиха». Вообще дедов быт был внушителен. В углу печь с плитой, на ней черные громадные чугуны с кипятком. На стене сечки, топорики, эмалированные тазы. Ножи и поварешки торчали из здоровенного латунного стакана, присмотревшись, Мур прочитал маркировку: «Снаряд осколочно-фугасный». Гильза! Дед проследил его взгляд и хмыкнул:
«Урал опорный край державы»1, слышал?
Мур помотал головой.
Это у меня дедынька на Мотовилихинском заводе работал, победу ковал. И батя с ним, пацаном еще совсем, в одиннадцать лет, дед под свою ответственность взял, обучил на фрезеровщика. Так батя всю войну на ящике простоял у станка.
В одиннадцать лет? ошалел Мур.
Взяли. Такое время. Таких, как он, на заводе полно было, постарше, правда, лет тринадцати-пятнадцати. За ударный труд банками варенья награждали. А пацаны убегали, конечно, к черту, мол, ваше варенье, подай свободу, а их чекисты ловили да опять к станку, спасибо, не стреляли, а то вообще б работать некому. Рабочий день по двенадцать часов без выходных. Война. Но мать-то, бабка моя, померла, а что парнишке одному по улице валандаться. Шпаны-то, да беглых, да спецпереселенцев, да мобилизованных и черт знает на что уполномоченных, да простого ворья тут тучи ходили. В цеху тепло, хлеба как мужику дают, по норме рабочей все парню лучше под отцовым присмотром, да и чекисты не прицепятся. Вот так и выжили
У Мура оледенели щеки и мороз прошелся по спине. В одиннадцать лет он ленился учить параграфы в детских учебниках и боялся драться вот и все неприятности. И мама не разрешала самому газ зажигать. А тут станок размером с комнату. Цех. Завод.
Дед смотрел на него словно бы испытующе. Усмехнулся:
Урал дело такое. Судьба Москвы в войну решалась тут сколько работяги снарядов выточат и сколько пушек отольют. Ну, меня-то батя на завод не пустил, сказал, иди учись Что, внучок, наелся? Еще, может?
Наелся. Спасибо, деда!
Странно, но с первого дня Муру легко было называть этого чужого седого старика, совсем незнакомого, добрым сказочным словом «дед». А дед, конечно, был всем дедам дед. Борода, рубаха клетчатая, штаны в заплатках. Совсем бы простак с виду, да вот только вчера у нотариуса Мур видел его в костюме, который сидел на деде так же привычно, как домашняя рубаха. И еще Мур видел жуткое количество книг, заполняющих все комнатушки дома по всем стенам словно книги были его внутренней оболочкой. В кабинете стадо компьютеров и на столе книги с дедовой (и его!) фамилией, после которой шло «доктор геолого-минералогических наук, профессор». И еще всякие слова про Пермский Университет и Горный Институт РАН. Ну, и везде полки с камнями и рудами. Родство, конечно, исключает выбор, но Муру казалось, что если б можно было б деда себе выбирать, то он выбрал именно такого. Профессора с топором. Или с кайлом? Геолог, ну надо же.
Дед, а отец тоже геолог?
Диссертацию по карсту защищал. Сейчас другие интересы у него. Более Прикладные.
Он тут, с тобой живет?
Нет, у него вон в новостройках над Камой квартира. Сдаем. А в Кунгуре у меня еще дом, я тоже тебе отпишу.
Почему мне?
Потому что ему не надо. Съездим с тобой на днях, дом проведаем.
У него еще дети есть?
Ты один, дед пожал плечами. Да теперь-то я уж не уверен, мож, он еще кого прячет. Но жениться не женился, нет.
Зачем же прячет? Да, дед, кстати, а ты-то сам кого в маленьком доме прячешь? Там свет горит внизу, я с улицы видел. А дверь во дворе на замке?
Много будешь знать скоро состаришься, усмехнулся дед. Да мастерская у меня там, парень, я забыл, видать, свет погасить. Бог с ним. Все равно все твое будет Покажу потом, как пойму, что ты за камешек. С виду-то вроде не пустая порода. Ну что, как в школе? А в школу-то в какую поступил?
Где взяли. Большую улицу, по которой трамваи ходят, перейти и дальше почти все время прямо-прямо. Можно на автобусе, можно пешком минут двадцать. Около Угольного института.
Вот так случай! Ну надо же, хмыкнул дед. Старая школа, довоенная. Отец твой там учился. И я, только она тогда называлась «Первая Железнодорожная». А в войну там госпиталь был. Завтра пойдешь? Каникулы-то когда?
Каникулы уже. Но там елки новогодние, я с ребятами познакомился, помогаю им. С девочкой еще, она Хозяйку Медной Горы играет.
Кого-кого?
Хозяйку Медной Горы.
Нехорошо.
Почему? изумился Мур.
А вдруг настоящая приревнует, усмехнулся дед. Красивая?
Очень! Завтра еще две елки с утра, а потом, они говорят, на Егошиху пойдем, кататься. Что такое Егошиха?
Речка в логу. Кататься? Так тебе чего, санки, что ль, надо?
Я сам не знаю.
Да в логу такие склоны! Трамплины видел?
Нет, я как-то ничего еще толком не видел. Только вокзал, школу да автобусы.
Я там на Егошихе тоже в детстве катался. На круге деревянном от бочки, задумчиво сказал дед. Муру почему-то вдруг стало жалко его, старого, костлявого, вернее, жалко его старые, источенные жизнью кости, за которые слабо держалось усталое тело. А то еще ледянки намораживали, снежку с водой намесишь, навозца конского еще подмешать летят! дед чего-то совсем загрустил. Вот и жизнь так же пролетела. Мигом. Вроде вчера только в логу катался, а уж скоро семьдесят жахнет. Ох. Вспомнил чо-то, как дедынька вон тут, под окошком сидел и те же слова говорил, мол, как вчера парнишкой был. Двенадцать ему было, как революция началась и все перевернулось. Пятого года он.
Я тоже пятого года, засмеялся Мур.
А дед почему-то вздрогнул и странно посмотрел за окно, а потом на него, и снова будто бы испытующе. Мур скорей спросил:
Ты тут всегда жил? В этом доме? он вспомнил вчерашний кабинет нотариуса и важные бумаги, по которым теперь стал владельцем этого странного дома. Даже двух. И конюшни. И дров. И гаража над логом. Дед подарил ему все это, чтоб не заморачиваться с завещанием. Интересно, почему он не хотел, чтоб эти хибарки по наследству получил отец? А дому сколько лет?
Да уж за двести. И построен на том месте, где всегда тут наша родова жила. И я так-то всю жизнь по горам да по пещерам, но возвращался всегда сюда.
И родился прямо здесь?
А родился я посередь Камы, на пароходе, не дотерпел до Перми, усмехнулся дед. Но пермяк, коренной пермяк. И ты пермяк.
Дед, а если снесут домики эти?
Скоро-то не снесут. Тут большое строить нельзя, песчаники, все в лог сползет, а что строить у них ума нету. Поживем еще. На мой век хватит.
Да я б хотел, чтоб и на мой хватило. Тут Странно так. История.
Еще б. Мы тут, по преданию-то, с дотатищевских2 еще времен, с первого Мураша. Деревня тут с давних времен. Починок, дак мы, дед говорил, с того починка еще строгановского, по летописям с тыща шестьсот сорок седьмого года. А деда говорил, с пораньше, мол, пищальник Петро Кузьмин сын, тот в записях с двадцать третьего Дак и до записей всяких тут жили. Не только русские, а и до того. Народы уральские.
У Мура выбило пол из-под ног и он рухнул во тьму веков. Семнадцатый век! «Пищальник»! Да еще и «с пораньше»! Жил-не тужил сам по себе, а теперь, оказывается, за спиной целый строй этих дедов-прадедов. С пищалями!
А женился он на нерусской бабе, на местной, которая из тех, что тут испокон веков жили, по-научному: «автохтонное население». Кто она была, вогулка или пермячка, то неведомо. Но все равно, сам понимай, какой глубокий корень.
Это пугает.
Привыкнешь. «Починок на реке Каме и на речке Егошихе», на память сказал дед. А красивое место, пожалуй, было. Егошиха-то сейчас от дамбы до Камы в трубе подземной, поверх урман да дрянь всякая, а тогда-то по чистому песочку меж крутых бережков прозрачной водицей да в камский простор Кататься-то куда пойдете? Лог большой.