Благочестивые люди всегда действовали мне на нервы.
Но она же глуха на одно ухо, с жаром возразила я. Наверное, не расслышала, что вы сказали. Она вечно так делает. Вот Ти-Рэй скажет ей: «Погладь мне две рубашки», а она возьмет да перегладит все рубашки.
Проблема со слухом Ну, я этого не знал, кивнул он.
Розалин ни в жизнь бы ничего не украла!
Мне сказали, она напала на мужчин у заправочной станции.
Все было не так, заверила я. Видите ли, она пела свой любимый гимн: «Где были вы, когда распинали Господа моего?» Я не верю, что эти люди христиане, брат Джеральд, потому что они стали кричать на нее, велели заткнуться и перестать петь эту идиотскую песенку про Иисуса. А Розалин им: «Можете обзывать меня, но не богохульствуйте на Господа нашего Иисуса». А они все равно не послушались. Тогда она вылила им на ботинки жижу из своей плевательницы. Может, она и была неправа, но она-то сама считала, что Иисуса защищает.
Я вспотела так, что промокла от блузки до бедер.
Брат Джеральд пожевывал губу. Я видела, что сказанное мной на самом деле заставило его задуматься.
Мистер Гастон был в участке один. Он сидел за столом и ел вареный арахис, когда мы с братом Джеральдом переступили порог. Скорлупа была разбросана по всему полу вполне в духе мистера Гастона.
Твоей цветной здесь нет, сказал он, глядя на меня. Я отвез ее в больницу, чтобы ей наложили швы. Она упала и ударилась головой.
Упала она, значит, пропади ты пропадом! Мне захотелось схватить его миску с арахисом и швырнуть о стену.
Я не смогла сдержаться и заорала:
То есть как это упала и ударилась головой?!
Мистер Гастон посмотрел на брата Джеральда, они обменялись тем всепонимающим взглядом, каким обмениваются мужчины, когда в поведении женщины возникает хоть малейший намек на истерику.
Успокойся сию минуту, велел он мне.
Я не смогу успокоиться, пока не узнаю, все ли у нее в порядке, сказала я чуть тише, но голос у меня все равно подрагивал.
Все у нее хорошо. Просто легкое сотрясение. Полагаю, сегодня к вечеру она уже вернется сюда. Врач хотел понаблюдать ее пару часов.
Пока брат Джеральд объяснял, что не может подписать документы на арест, учитывая, что Розалин почти глуха, я начала отступать к двери.
Мистер Гастон метнул в меня предупреждающий взгляд.
Ее в госпитале охраняет наш человек, и он не разрешает никому видеться с ней, так что отправляйся-ка домой. Поняла меня?
Да, сэр. Я иду домой.
Вот и иди, сказал он. Если узнаю, что ты у больницы околачиваешься, я снова позвоню твоему отцу.
Мемориальная больница Сильвана представляла собой приземистое кирпичное строение в два крыла: одно для белых, другое для чернокожих.
Я вошла в пустынный коридор, в котором витало слишком много запахов гвоздики, старческого тела, растирки на спирту, освежителя воздуха, желатинового десерта из красных ягод. В окнах «белого» отделения торчали кондиционеры, но здесь не было ничего, кроме электрических вентиляторов, гонявших душный воздух с места на место.
У поста медсестер стоял, привалившись к стойке, полицейский. Вид у него был точно как у школьника, прогуливающего физкультуру и выбежавшего на переменке покурить с грузчиками из магазина. Он разговаривал с девушкой в белом. Как я догадалась, это была медсестра, но на вид ненамного старше меня. «Я сменяюсь в шесть», донеслись до меня его слова. Она стояла и улыбалась, заправляя за ухо прядку волос.
В противоположном конце коридора у одной из палат стоял пустой стул. Под ним лежала полицейская фуражка. Я тихонько поспешила туда и увидела на двери табличку: «Посещения запрещены». И тут же шагнула внутрь.
В палате стояли шесть коек, все пустые, кроме самой дальней у окна. Матрац и постельное белье на ней задрались, изо всех сил стараясь выдержать вес пациентки, занимавшей койку. Я бросила вещмешок на пол.
Розалин?
На голове у нее была намотана марлевая повязка размером с детский подгузник, а запястья привязаны к раме койки.
Увидев меня, Розалин заплакала. За все годы, что она за мной присматривала, я ни разу не видела на ее лице ни слезинки. А теперь дамбу прорвало. Я гладила ее по чему попало по руке, ноге, щеке.
Когда запас ее слез наконец иссяк, я спросила:
Что с тобой случилось?
После того как ты ушла, полицейский по прозвищу Ботинок разрешил тем мужчинам войти в камеру, чтобы получить свои извинения.
И они снова тебя избили?
Двое держали меня за руки, а третий бил тот, что с фонариком. Он сказал мне: «Черномазая, а ну, говори, что извиняешься». Я не стала извиняться, и он на меня набросился. Он бил меня до тех пор, пока полицейский не сказал ему, мол, хватит. Но никаких извинений они не получили.
Мне хотелось, чтобы эти люди умерли в аду, моля о глотке воды со льдом, но я рассердилась и на Розалин. Почему ты не могла просто извиниться? Тогда, может быть, Франклин Пози только поколотил бы тебя да и успокоился. А так она добилась лишь того, что они гарантированно вернутся.
Тебе надо выбираться отсюда, сказала я, отвязывая ее руки.
Не могу же я просто уйти, возразила она. Я до сих пор в тюрьме.
Если останешься здесь, они вернутся и добьют тебя. Я не шучу. Они убьют тебя, как убили тех цветных в Миссисипи. Даже Ти-Рэй так сказал.
Она села, и больничная рубашка поползла вверх по ее ляжкам. Розалин попыталась натянуть ее на колени, но она снова съезжала, точно резиновая. Я нашла в шкафу ее платье и подала ей.
Вот же безумие начала было она.
Надень платье. Просто сделай это.
Она натянула его через голову и встала. Повязка съехала ей на лоб.
Повязку придется оставить здесь, сказала я.
Размотала ее и обнаружила два ряда швов, сделанных кетгутовой нитью. Потом, жестом попросив Розалин не шуметь, я чуточку приоткрыла дверь, проверяя, вернулся ли на свой пост полицейский.
Вернулся. Естественно, смешно было надеяться, что он будет крутить шуры-муры с медсестричкой так долго, что мы сумеем убежать. Я простояла у двери пару минут, пытаясь придумать какой-нибудь план, потом открыла вещмешок, порылась в деньгах, вырученных за персики, и вынула пару десятицентовиков.
Я попытаюсь от него избавиться. Приляг пока на койку на случай, если ему вздумается сюда заглянуть.
Розалин уставилась на меня, сощурив глаза так, что они превратились в точки.
Иисусе Христе пробормотала она.
Когда я шагнула в коридор, полицейский подскочил от неожиданности.
Здесь не положено находиться!
Да я не знала! затараторила я. Я ищу свою тетку. Мне сказали, она в палате сто два, но здесь только какая-то цветная Я покачала головой, изображая растерянность.
Ну да, ты не туда попала. Тебе нужно в другое крыло. Ты оказалась в крыле для цветных.
Я робко улыбнулась ему:
Ой
В «белой» половине я нашла рядом с зоной ожидания таксофон. Добыла телефон больницы из справочника и набрала его, попросив соединить с постом медсестер в крыле для цветных.
Откашлялась.
Это жена тюремного надзирателя из полицейского участка, сказала я снявшей трубку девушке. Мистер Гастон хочет, чтобы вы прислали полицейского, отряженного в охрану, обратно в участок. Скажите ему, что к нам едет проповедник, чтобы подписать документы, а мистер Гастон не сможет присутствовать, потому что ему надо немедленно уехать. Так что будьте добры, передайте, чтобы он прибыл как можно скорее
Я произносила эти слова и одновременно думала о том, что теперь мне самое место в исправительной школе или в изоляторе для несовершеннолетних правонарушительниц, и окажусь я там, по всей видимости, очень скоро.
Медсестра повторила мне все это слово в слово, чтобы убедиться, что правильно меня поняла. Из трубки донесся ее вздох:
Я ему передам.
Она ему передаст! Я с трудом могла в это поверить.
Прокравшись обратно в цветное крыло, я наклонилась над фонтанчиком с питьевой водой и слушала, как девушка в белом все это рассказывает полицейскому, бурно жестикулируя. Увидела, как он надел фуражку, миновал коридор и вышел за дверь.