Пять лет тому назад в жизни драматических писателей стали вдруг происходить неожиданные и приятные изменения.
Тяжкие глыбы безысходности слегка треснули и в щели стала пробиваться зелёная травка надежды: нам стали платить какие-то деньги за спектакли, мы узнали где у кого что идёт, нам объяснили, что мы можем постоять за себя, если нас обворовывают. В общем мы сделали первый вздох за долгие годы удушья.
За три года до этих событий, один из периферийных театров поставил нашу с Ларисой пьесу и прислал Министерству культуры, в театральный отдел, письмо с просьбой выплатить нам «авторское вознаграждение» (гонорар, если по-человечески), за постановку.
Театр, в письме объяснил, что сам он это сделать не в состоянии.
Наивное и жалкое это письмо, главный режиссёр написал по нашей просьбе. Мы надеялись, что вдруг что-то получится. Может быть каким-нибудь сверхъестественным образом или просто «дуриком», но нам вдруг, оплатят нашу работу. Мы ведь имели на это право. Разумеется, не мы одни, у многих драматургов что-то ставилось и все они пытались что-то получить, но получали единицы Причём как-то странно, таинственно Мы знали, что кому-то платят, но кому мы не знали. Счастливцы жили среди нас как духи. Все знают, что они рядом, но почти никто их не видел.
Когда письмо пришло в Министерство и его поставили на «очередь», мы тут же забыли о нём и с удовольствием сели за новую пьесу.
Писали мы её долго, года три и когда поставили точку возник вопрос а что дальше? Ясно, что предстояли утомительные, бесчисленные путешествия по театрам и к этому я был готов, к тому же финансовые проблемы изглодали нас окончательно Вот тут, мы с Ларисой и вспомнили про письмо и Министерство.
Я договорился о встрече с начальником театрального отдела, несчастным человеком, которому приходилось лгать авторам каждый день, причём годами И надеясь на перемены в его поведении, мы отправились в Министерство.
Это было зимой, в январе, день был тусклый, грязный, вся Москва была покрыта льдом, как панцирем. Еле-еле мы добрались до места.
Начальник отдела, маленький, всклокоченный и слегка пьяный человечек, вежливо и красноречиво наврал нам с три короба, отсекая возможность получения гонорара. Мы вежливо и в душе посмеиваясь над своей глупостью, его выслушали и собрались было уходить, как в кабинет заскочила полная брюнетка лет пятидесяти в малиновом платье. Это была одна из «главных специалистов» Министерства по драматургии. Услышав наши фамилии, она коротко бросила, что наше письмо у неё, что у неё были деньги нам заплатить, но она нас не нашла, и заплатила другим авторам. Сказав это, она тут же обратилась к начальнику отдела с какой-то насущной темой и они стали живо её обсуждать, не обращая внимания на наше присутствие. Мы с Ларисой вышли из кабинета. Я был ошеломлён. Как это, она не могла нас найти?! Это была подлейшая ложь!!! Нас нельзя было не найти! Мы были членами Союза писателей, мы были членами Авторского общества, десятки театров играли наши пьесы и опытному человеку, которым несомненно являлась малиновая баба, ничего не стоило нас найти! К тому же, мы никуда не уезжали из Москвы. Надо было только захотеть! Почему она не захотела?! Я вспомнил, как тяжело работала Лариса, спасая нас от голода. Вспомнил свои попытки что-то предпринять, которые заканчивались тяжёлыми приступами нервной болезни, которую я схватил, годами, ежедневно борясь за выживание, И мне захотелось убить малиновую бабу или напиться до смерти. Лариса взяла меня под руку и сказала:
Пойдём, съедим что-нибудь
Она вывела меня из Министерства, и мы пошли по льду в сторону метро. Я что-то кричал, размахивал руками, несколько раз чуть не упал, хотел вернуться и «пролить жабью чиновничью кровь», но Лариса, испуганно озираясь, удержала меня и сказала, что на нас стали оглядываться Я немного успокоился и мы пошли в чебуречную, которую мы оба хорошо знали. По дороге я продолжал тихо, страшно ругаться, дёргаться и излагал планы мщения, ужасные и нереальные, вследствие слабости моего характера.
Смотри под ноги, Саша, ты упадёшь, несколько раз серьёзно сказала Лариса. Но со мной бесполезно было разговаривать. Проклятая малиновая баба лишила меня рассудка и я продолжал бесноваться, не обращая внимания на опасность Вдруг, что-то словно ударило меня по ногам, я взлетел в воздух и грохнулся на мостовую. Свет померк. Меня не стало. Тьма
Очнулся я лёжа на ледяной корке асфальта, надо мной было серое небо и обезумевшее лицо Ларисы.
Что со мной? спросил я Ларису.
Ты сломал ногу. Не двигайся, сейчас я попрошу, чтобы тебя посадили на что-нибудь.
Лариса отошла от меня на секунду и вернулась с двумя крепкими, подвыпившими мужиками. Они осторожно и легко подняли меня и помогли доковылять на одной ноге до каменного выступа у входа в чебуречную.
Усидишь? спросил один из них. Я кивнул.
Надо, женщина, скорую вызывать, сказал другой Он на морозе долго не протянет.
Лариса дико посмотрела на него и бросилась в какую-то дверь.
Я поблагодарил мужиков, и они ушли допивать в чебуречную. Я огляделся. Люди шли не обращая на меня внимания. Было холодно и как-то странно. Я почему-то чувствовал себя так, словно оказался в параллельном мире. Я посмотрел на ногу, она как-то неестественно изогнулась. Я попытался встать на неё, что-то хрустнуло, и я потерял сознание. Очнулся я от страшных криков Ларисы. Она была где-то рядом, но я не видел её. Недалеко была открыта дверь и я понял, что Лариса была в этом помещении. Она требовала «скорую» и, видимо, ей отказывали. Потом она рассказала, что она сорок минут умоляла прислать машину, объясняла, что не может самостоятельно везти меня в травмпункт, что её муж, я то есть, весит сто двадцать килограммов, что он каждую минуту теряет сознание, что он сидит беспомощный на морозе и может скоро погибнуть Но «скорую» это не интересовало. Она действовала по инструкции Минздрава. Обычная отговорка негодяев
Наконец Лариса догадалась сказать, что я член Союза писателей (то есть опасный человек, могу нехорошую статью написать) и только после этого приехала «скорая».
Казалось бы, всё самое страшное позади: вот машина, вот врач, можно ехать, но не всё так просто
Оказалось, что узкая койка в машине неисправна. Она торчала правым ребром вверх, и положить меня на неё было невозможно. Мне стало смешно. На что мы рассчитывали? Разве могло быть иначе?
Врач стала молоть какую-то ахинею про Иваныча, который запил и поэтому «всё остановилось».
Отчаяние Ларисы описать невозможно.
Я почему-то стал вспоминать всё самое вкусное, что я ел в этой жизни Поросёнок, пхали, сациви, лобио, джон-джоли Почему-то всё грузинское
Откуда взялся этот огромный, рябой парень в лисьей шапке с хвостом? Страшным ударом кулака он починил лежак, и властно позвав нескольких мужиков, аккуратно уложил меня в машину.
Когда мы подъезжали к институту Склифосовского, врач, вдруг заволновалась и спросила меня:
Может быть вам сделать обезболивающее?
Я стиснул зубы, закрыл глаза и с отвращением отказался. Ну, скажи мне, идиотка, почему ты не сделала мне обезболивающее, когда я загибался там, на морозе? У меня хватило сострадания не задать ей этот вопрос вслух.
В институте Склифосовского меня переложили на каталку и привезли в приёмное отделение. Какие-то два одинаковые, маленькие, толстые тётки, сразу же попытались разрезать мои новые брюки из английской шерсти. Я запротестовал и правильно сделал. Оказалось, что брюки легко можно было снять не разрезая. Это было важно: брюки из английской шерсти шутка ли? У меня такие были всего одна пара