Лифт сбросил их с пятьдесят второго этажа, двери распахнулись и беззвучно сомкнулись за спиной. Петров обернулся на башню корпорации, уходить не хотелось. Ехать куда-то ползать по горам, бултыхаться в океане, что там еще может придумать друг и начальник все это так не ко времени. Сейчас, когда появился пусть маленький, но все же прорыв. Над прозрачными воротами сияли буквы: «На шаг впереди во всех отношениях». Вот и они сделали крохотный шажок вперед, надо развивать успех, а ему придется на полгода выпасть из процесса. Обидно. Но ведь Сашка прав, он и сам чувствовал: еще чуть-чуть и резерв, его собственный резерв, будет вычерпан до дна. Да какое там! Уже ложка шкрябает по дну ему казалось, он даже слышит это металлическое «шурх-шурх». Лучше пусть в отпуск ушлют, чем окончательно спишут, переведут в принцы-администраторы или почетные представители. Но осознание чужой правоты настроения не поднимало.
Пневмопоезд за считанные минуты доставил приятелей от Новой Славянки, где располагалась штаб-квартира корпорации, до центра города и выплюнул на станции «Гостиный двор». Вынырнув на поверхность, они уперлись в людскую толпу, запрудившую перекресток Невского и Садовой. Со всех четырех сторон беспомощно замерли брошенные беспилотники. В воздухе порхали чижики крохотные дроны-наблюдатели. Над толпой вздымались плакаты, написанные на бумаге. На взгляд Петрова это выглядело нелепо: зачем переводить столько целлюлозы, разве нельзя было свои лозунги просто высветить лазерными лучами? Подобные заявления он встречал не раз: «Модификанты нелюди», «Верните нам нормальную семью», «Homo naturalis», «Мы хотим просто жить», «Долой вакцину молодости» и прочее.
Подскочил старик: чуть сгорбленный торс, морщины, волнами сбегающие по лицу. Рука, усыпанная блеклыми веснушками, сунула под нос веер бумажных листовок.
Вот, молодые люди, надтреснутый голосок впился Петрову в уши, возьмите. Человек существо натуральное, а эти он оглядел друзей с головы до ног, и голосок приобрел презрительные нотки. Хотя какие вы молодые Небось старше меня.
Старик растворился в толпе, но листовки все же втиснул в широкую ладонь Иловайченко. Тот смял их, не читая. Оглянулся в поисках утилизатора, не нашел и затолкал в карман. Засопел, недовольно.
Слушай, ну вот чего они, Геныч? Чего им надо? Не хотят жить молодыми и здоровыми? Хотят быть, как этот? Ни фига не шарят ни в генетике, ни в эпигенетике, а выводы делают. Модификанты, понимаешь, не люди. А кто? Конь в пальто? Вакцина молодости Дураки
Помолчал, мусоля какую-то мысль.
Хотя правильно. Вот это они правильное название придумали. Не научное ни разу, зато красивое, и повторил, вроде уже утешившись, вакцина молодости. Звучит.
Они обогнули митингующих, пошли в сторону Фонтанки.
Знаешь, Саня, я первый раз старика увидел, когда мне четыре года было, Петров сам не понял, почему вдруг вспомнил тот давно позабытый детский эпизод и почему решил рассказать его.
Испугался тогда до икоты. Думал это чудовище, инопланетник.
И кто это был?
Дядя Паша, папин младший брат. Он тогда домой вернулся. Умирать.
И что?
Через полгода умер. На похоронах больше всего жалко дедушку было.
Он еще жив был?
Да. Папа старшим сыном был. Ему тогда около девяносто было, а деду точно не помню, сто двадцать где-то. Он потом еще восемь лет прожил.
А дяде Паше твоему?
Они с отцом погодки были. Только папа молодой и здоровый, а дядя Паша Он отказался от программы. Ну первую-то инъекцию ему в младенчестве сделали, это само собой, а вот, став взрослым, не захотел продолжать программу генной модификации. Решил прожить, как эти говорят, натуральным человеком. Как будто мы не натуральные. И вот, когда дяди Пашин гроб уезжал в плазменную печь, дед все плакал, все повторял: «Сынок, сынок» Вот тогда я, маленький, впервые осознал: мы все умрем. Умрет дед, умрут мои молодые родители и я умру. И я сказал сам себе: «Никто не должен умирать».
И ты решил стать генетиком.
Нет, Сань. Генетиком я решил стать гораздо позже. Когда вырос. Да ладно, это все неважно, даже не знаю, чего вдруг вылезло.
Некоторое время они шли молча. Обескураженные внезапным затором беспилотники постепенно приходили в себя и расползались в сторону Караванной и набережной Фонтанки. Петров шел и думал о дяде Паше. Не вспоминал о нем не то что годами, десятилетиями, а тут метнулся под ноги согбенный старикашка, и выплыло из глубин памяти. Четырехлетнего Генку пугало его лицо, оно снилось ему ночами: морщины глубокими рвами, серая поросль кустистой бороды, выцветшая голубизна пустых глаз, провал беззубого рта лицо превращалось в ландшафт, чуждый и опасный, готовый убить, сожрать. Провалившаяся в плечи голова. Медленное шарканье ног, неимоверно тяжелых для иссохшего, растратившего весь запас жизненной энергии тела. Но больше всего пугали перевитые синими венами руки. Скрюченные пальцы с распухшими суставами. Бесконечная мелкая дрожь этих похожих на корни крымского самшита рук. «Почему он такой?» спрашивал мальчишка у отца. Тот, хмуря бровь, отвечал: «Это его выбор».
Выбор Позже, став взрослым, Гена решил: не выбор отказ. Таких отказавшихся с каждым годом становилось все больше. Конечно, поначалу, когда была окончательно разработана программа генной модификации от желающих воспользоваться ею отбоя не было. Весь мир охватила эйфория: молодость, пусть не вечная, но перманентная! Разве это не многовековая мечта человечества?! И вот она сбылась. Базовая бесплатная программа была доступна всем: никаких врожденных дефектов, здоровье от рождения, плюс пожизненная гарантия этого самого здоровья. А как поднялась генная пластика, удовольствие вовсе недешевое! Но, как говорится, кто вам считает? Ничего не надо резать или подшивать пара-тройка инъекций, некая не особо понятная, да и ладно, перестройка генов и твой нос, или губы, или уши, или задница, не говоря уже о груди, приобретут ту самую вожделенную форму. И волосы не надо красить закажи любой цвет и уколись. Надоел через несколько лет будьте любезны, еще укольчик. Никакой седины, дряблости, климакса, деменции. Было от чего прийти в восторг.
Почему позже, через несколько поколений, они стали отказываться? Почему сначала единицы, потом сотни, тысячи, десятки тысяч людей предпочли старость? Петров не мог этого понять. Отказывался принимать такой странный выбор. Не выбор отказ. Да, генная модификация не смогла значительно продлить срок человеческой жизни, выигрыш был минимальным: сто двадцать, сто тридцать лет против восьмидесяти-девяноста. Отпали генетические болезни и те, что развивались к старости, вот и выигрыш. Но прожив свои сто с лишним лет, человек все равно умирал. И умирал молодым и здоровым. Никто не хочет умирать молодым. Обидно. Наверно, это и было основной причиной. Жить и помнить, что скоро чья-то всевластная рука повернет твой рубильник: через двадцать лет, через десять, через пять, завтра Завтра! А ты молод, а ты только встретил ту самую, единственную, а у тебя маленькие дети, и ты уже точно не увидишь их взрослыми. Непереносимо.
Дети Семья Они требуют: «Верните нам настоящую семью!» Что для них настоящая семья? Папа, мама, трое, ну от силы пятеро детей. Бабушки плюс дедушки. А теперь детородный период длится всю взрослую жизнь. Вон у Иловайченко и его Татьяны тридцать семь детей. Правда с ними живут только последние, девчонки-тройняшки, маленькие еще. Петров так и не научился различать эти мордашки. Кто Верка, кто Светка, кто Иришка? А если у человека десяток браков за всю жизнь, и в каждом далеко не по одному чаду? Он и не помнит, может, некоторых. Даже многих. А еще десятки собственных братьев и сестер. Дядья и тетки, кузены и кузины Не сосчитать. Иловайченко, кстати, сосчитал. Уверяет, что от его деда ныне живущих иловайченок восемьсот двадцать шесть человек. Огромный клан, где уж тут всех упомнить?!