Так ведь та бабка его выгнала, решил съехидничать я и получил подзатыльник.
Ты меня понял, констатировала мама.
Понял.
В класс я вошел с опаской, все еще помня слова учителя о том, что хороших людей не бывает. И хоть верить в это я категорически отказывался, осадок остался.
Мерцающие лампы гудели сильнее, чем светили, и класс пребывал в утреннем зимнем полумраке. За окном раскачивались на ветру сосны, стряхивая с вечнозеленых лап снежную крошку. Деревянные парты с вырезанными на них шутками и картинками, доставшимися от прошлых выпускников начальной школы, выстроились ровными рядами и ждали шумную ватагу повзрослевших за полгода первоклашек.
В кабинет я шагнул первым, скрепя сердце, и с облегчением выдохнул было время принять безмятежный вид и настроиться на нужный лад. Я кинул портфель на последнюю парту возле окна, сложил на него руки и голову и уставился в окно. Поднималась метель, скрывая лес, единственное место, где не нужно было скрывать свою отвратительную, но необратимую суть.
Минуты продвигались вперед медленно и тягуче, так что я даже успел задремать. Разбудил меня пронзительный девчачий крик, способный поднять даже мертвого.
Ты? Маша верещала так, что уши закладывало. Ты что здесь делаешь? Мама сказала, что тебя исключат.
Я поднялся навстречу девочке, ниже меня на голову, и она в страхе отпрянула, выставив вперед тонкие руки.
И что же я такого сделал, что меня исключат? спросил я с издевкой, повинуясь импульсам учителя и надвигаясь на бедняжку.
Ты пытался заставить меня выйти в окно!
И ты это помнишь? На моем лице против воли заиграла самодовольная ухмылка.
Нет, прошептала девочка. Но мне сказала мама. И все видели! Последние слова она выкрикнула уже у самых дверей.
И тут в освещенное тусклым светом помещение с портретами поэтов на стенах ввалилась большая часть нашего класса. Мальчики замерли, прикрывая собой толпящихся девчонок, словно я был диким голодным зверем, готовым вот-вот броситься на выбранных жертв.
А вот и наш урод! донеслось из толпы.
С Витей у меня не сложилось сразу он будто был моей противоположностью: белобрысый и приземистый, с огромными для семилетки кулаками и хитрым прищуром голубых глаз. Его любили одноклассники: балагур и заводила, он всегда находил нужные слова, чтобы вести за собой остальных, придумывал игры, устраивал импровизированные соревнования. Меня же он всегда называл чудилой, и с этим я не пытался спорить слишком близок к истине он был. Но слово «урод» заставляло кровь закипать даже без усилий учителя.
Витя вышел вперед с видом хозяина положения, за его спиной теснилась напуганная Маша. Я лишь покачал головой что еще я мог ответить разъяренному быку, на которого сейчас был так похож противник.
Что, урод, повторил он, уставившись прямо на меня, драться будем?
Не вижу смысла, равнодушно ответил я, хотя внутри все клокотало, и впервые учитель не рвался в нападение, а сдерживал меня.
Ах не видит он! закричал мальчик. А Машку заставлять из окна прыгать ты видел смысл?
Маша, обратился я к своей несостоявшейся жертве, минуя бугая, прости. Я не хотел, чтобы ты прыгала из окна! На меня что-то нашло, но это не я, честно! Я обещаю держаться от тебя подальше, чтобы не пугать!
Я говорил совершенно искренне, и лишь учитель внутри моей головы бубнил что-то невразумительное. Маша чуть заметно кивнула и отвела полные слез глаза.
Да ты драться побоялся! захохотал Витя. Ну-ка иди сюда, не соскочишь!
А давайте его исключим из школы? раздался с задних рядов глухой знакомый голос вперед пробирался мой сосед по парте Федя.
Это как? уставился на него Витя.
Очень просто, ответил мой уже совсем не друг, проголосуем. Кто за то, чтобы выгнать Игоря из школы, поднимите руку!
Руки всех находящихся в классе взметнулись вверх, и лишь Маша замешкалась и отвернулась, так и не отдав своего голоса.
Маш, а ты что? непонимающе тронул ее за плечо Витя. Он же тебя убить хотел!
Мне его жалко, я не буду голосовать, прогнусавила сквозь слезы девочка.
Ну и пофиг, отрезал Федя. Большинство за исключение! Придет Александра Дмитриевна, мы ей так и скажем.
И что же ты мне скажешь, Федор? раздался в дверях строгий голос, и все первоклассники тут же растеклись по своим местам, словно только что не было никакого голосования.
Ничего, Федя потупил глаза, испугавшись грузной фигуры учительницы, и поплелся на свое место рядом со мной.
Я отодвинулся подальше, чтобы не дышать с этим предателем одним воздухом. И лишь сердце гулко стучало в груди от обиды и разочарования. Неужели учитель прав хороших людей нет? Но есть же Маша, она пожалела меня, хотя уж она-то имела право меня возненавидеть! А может, я убедил ее и сам не заметил
Зачем ты так? шепотом спросил я у Феди на уроке.
Теперь они ненавидят тебя больше, чем меня, пожал он плечами.
Глава 8.
Про голосование никто больше и слова не сказал, а вот бойкот мне все же объявили. Я и раньше не отличался популярностью у сверстников тихий и необщительный, я все больше предпочитал одиночество. Не из-за себя, а ради их же блага меня же за это считали странным. Теперь я прочно вошел в лексикон одноклассников как «урод», этим словом меня окрестил Витя, и оно приросло к моему образу.
Со мной не здоровались, не вставали в пару, не жали руку, не выбирали в напарники на физкультуре. И только Маша, та самая Маша, что чуть не отправилась по моей милости в окно, упорно продолжала со мной здороваться, правда, больше она не произносила ни слова. Но и этого тихого «Привет!» мне хватало, чтобы не бросить школу и не убежать куда глаза глядят.
Конечно, инцидент на новогоднем празднике не прошел мимо директора мама Маши настаивала на моем исключении, и решать вопрос пришлось в высшей инстанции небольшой сельской школы.
Мама, стоя бок о бок с мамой Маши напротив директорского стола и заложив руки за спину, сверлила глазами пол, готовая принять удар на себя. Сама, так и не пострадавшая Маша уже сидела в кресле в несколько раз больше ее самой, прямо перед директором. Она казалось маленькой, беззащитной и какой-то юродивой, несмотря на все учебные заслуги и таланты, которые срывающимся голосом перечисляла ее мама.
Стоило мне появиться на пороге директорского кабинета, как обсуждение стихло. Екатерина Петровна, грузная бесформенная женщина, расплывшаяся по креслу, сложила пухлые руки на массивном столе и жестом предложила мне занять соседнее с Машей кресло. Ее жабьи навыкате глаза были ярко накрашены голубым. И от одного вида директрисы меня бросало в дрожь, будто она может раздавить человека двумя пальцами. Как бы учитель ни убеждал меня, что мне по зубам абсолютно любой человек, бояться взрослых семилетний мальчик не от мира сего не переставал.
Что ж, Игорь Беркут, верно? директриса посмотрела на меня так, словно понятия не имела, кто я такой. Я взглянул через плечо на маму и кивнул.
Ты приказал Игнатовой Маше залезть на подоконник? продолжила она, и я снова кивнул. Почему она тебя послушала?
Не знаю, развел я руками. Правда, не знаю. Спросите у нее.
Учитель внутри меня хохотнул, оценив мою самодеятельность, а мама Маши залилась криком:
Да как он смеет! Он чуть не покалечил мою девочку! А теперь еще и дерзит! Екатерина Петровна, вы должны разобраться!
Я разберусь, не сомневайтесь, холодно проговорила директриса, уставшая от пронзительного визга, и обратилась к Маше, на глазах которой заблестели слезы, стоило ее маме вновь пуститься в крик. Маша, почему ты его послушала?
Я не помню, честно призналась девочка. Я увидела, что Игорь идет ко мне, а потом опомнилась, только когда меня снимали с подоконника. Я не помню, что было между.