Начало
Нам кажется, что звёзды были всегда. Что мы рождаемся и умираем под одними и теми же созвездиями. Что небо неизменно. А на самом деле оно мертво. Когда мне было лет восемь, я придумал себе очередную страшилку. Я лежал без сна в кровати и смотрел на небо точнее на одну-единственную звезду, светившую мне в окно. А что если бы все звёзды в мире однажды погасли? пришло в голову, и я похолодел от ужаса.
Мы бы просто этого не заметили, успокоила Таня. Сестра умела спасать меня от приступов паники и глупых выдумок. Ведь свет от звёзд идёт до нас миллионы лет. Представляешь, звезда погибла, а мы до сих пор её видим!
Я немного успокоился. На мой век хватит. И только многие-многие поколения спустя небо станет угольно-чёрным. Мне внезапно стало жаль своих будущих потомков. А потом вдруг подумал: а что если мы есть то самое последнее звёздное поколение, что если не сегодня-завтра произойдёт катастрофа, что если я живу восемь лет и все эти годы смотрю на мёртвое небо, полное не звёзд, а лишь их рассеянным по вселенной светом.
Таня сказала, что я должен стать философом, раз меня занимают подобные вещи. А я ответил, что любой человек философ, потому что каждый размышляет и задаёт вопросы.
Как ты думаешь, спросила тогда сестра, что остаётся, когда умирает человек? Не может же он просто взять и сгинуть в никуда? Без следа? Словно его и не было?
Я не знал, что ей ответить.
Часто мне снится один и тот же сон. Длинная улица с деревянными домиками, берёзки у дороги. И мы с отцом идём под руку. От него привычно пахнет табаком и мылом, он что-то говорит мне, но я не могу запомнить. Наконец, мы подходим к небольшому домику, украшенному причудливой резьбой. Отец открывает калитку, и мы попадаем в яблоневый сад.
Смотри, Генка! говорит он. Это белый налив. Самый ранний. Потом поспевают мельба и коричневка. После кислая антоновка, и самый последний богатырь.
Я удивлённо озираюсь. Все сорта, что перечислил отец, висят на ветках, яркие и зрелые. Все одновременно. Оказывается, здесь всё совсем не так, как у нас.
Дальше огород. Я слушаю о том, чем отец удобряет почву, как защищает от чёрной гнили помидоры, как борется с тлёй. Раньше он не любил копаться в земле, а сейчас кажется очень счастливым.
Наконец дом. Поднимаясь на крыльцо, я едва переставляю дрожащие ноги. Я знаю, что ждёт меня внутри. Я предвкушаю и боюсь этого, мне хочется зайти и в то же время что-то невольно тянет прочь.
Она сидит на кухне. Я не могу разглядеть лица, фигуру, ничего. Лишь белый ослепительный свет и подступающая ко мне волна безграничной доброты и нежности. Она обволакивает меня своей пеленой, и эта невыносимая сила любви разрывает моё сердце невозможностью своего воплощения в реальной жизни.
Я вскрикиваю «Мама» и просыпаюсь. Лицо моё мокро от слёз, и долго я потом лежу после без сна, оплакивая не столько смерть родителей, сколько горечь от того, что память моя не сохранила черт маминого лица, оставив мне в наследство лишь малую часть осколков моего детства. И тогда мне начинает казаться, что у меня нет прошлого, что всё, что видится мне порой во снах лишь иллюзия, выдумка маленького мальчика, которому так хотелось верить в бессмертие мамы и папы, что он создал для них идеальный мир, поселил среди вечно зрелых яблок и ясного солнца с тем, чтобы иметь возможность пусть ненадолго, пусть во снах, но приходить к ним, бродить под руку с отцом и купаться в безграничной маминой любви.
Глава 1
Декабрь. Такой же ледяной как тогда, много лет назад. Я стою у окна, вглядываясь в белую мглу, поглотившую город. На прошлой неделе мне исполнилось тридцать три года, возраст Христа, время переоценки собственной жизни. Пресловутый кризис среднего возраста накрыл меня с головой. В голову приходят мысли о бессмысленности собственного существования, ночные кошмары, воспоминания
Я стою у окна, охваченный странным состоянием отрешённости и в то же время погружённости в окружающую действительность. Я вижу каждую кружащуюся в потоке снежинку, слышу похрустывание снега под ногами бегущей по улице девушки, чувствую холодное покалывание зимы на своём лице.
Впервые подобное состояние накрыло меня много лет назад. Мне было шесть, и я впервые в жизни увидел море. Родители сняли домик на побережье. Когда-то он принадлежал умершему профессору словесности. Я так хорошо запомнил, потому что мне очень понравилось это слово. Сло-вес-ность. Оно мягко перекатывалось на языке, и я ходил словно помешанный, повторяя его про себя.
С погодой нам не повезло. Тем летом на побережье то и дело обрушивались дожди. В подобные дни родители ходили в гости к соседям: сидели на застеклённой террасе, пили вино и смеялись. Их разговоры вызывали скуку, а взрослые шутки недоумение. У соседской четы детей не было, и мы с сестрой оставались дома. Для Тани непогода не стала проблемой. Она всегда умела себя занять. Вот и в тот раз она отыскала в профессорской библиотеке книгу и, забравшись с ногами в плетёное кресло, погрузилась в написанное.
Я же просто не знал, куда себя деть. Сначала слонялся по комнате, разглядывая забавные поделки, выстроившиеся на подоконниках. Потом мне надоело это бессмысленное хождение, и я уселся на диван, уставясь в длинный стеллаж у противоположной стены. Моё внимание привлекла толстая книга. Название стёрлось от времени, и от этого старый том манил ещё сильнее. Казалось, внутри него можно обнаружить витиеватые письмена и изображения загадочных существ. Он должен был быть похож на фолианты, которые я видел однажды в историческом музее, куда нас с сестрой водил отец. Хотелось встать, подойти и взять желанную книгу. Но я сидел, не шевелясь, потому что считал, что если прикоснусь к ней хоть пальцем, то она исчезнет, превратившись в пыль.
Тогда и пришло это чувство. И я был уже не Генкой Григоряном, шестилетним мальчишкой, а частью огромного шумного мира. Я обвёл взглядом комнату и обомлел от неожиданной яркости бытия. Дождь на минуту остановился, и в оконном стекле плыл голубой лоскуток неба, прозрачный как органза. Словно прозревший слепой я разглядывал изящный узор тюлевых занавесок, мыльные разводы на плохо вымытых стёклах, старые деревья в саду, их сухую растрескавшуюся кору, каждую извилинку этой коры. Я видел муравьёв, носящихся по стволу, колонию тли, божью коровку с шестью точками на красном округлом тельце.
Словно обретший слух глухой слышал я тихий шелест листьев за окном, голоса на соседней террасе, шуршание мыши в подполе и почти неуловимое потрескивание отстающих от стен обоев. Но самыми удивительными были запахи: извёстка, бумага (всё те же обои), жёсткая обивка дивана, старые книги, деревянный стол и занавески всё пахло по-своему, неповторимо и чарующе.
Когда я очнулся, всё стало скучным и обыденным. Почувствовав, что сижу на диване и у меня по-прежнему есть руки, ноги и голова, я, наконец, решился пересечь комнату и взять с полки книгу. Перелистнул страницы. Оказалось, что это обыкновенный, датированный пятьдесят вторым годом, справочник со множеством таблиц и цифр, понятных лишь специалисту.
Сейчас я снова растворяюсь во вселенной. Вы знали, что среди миллиардов снежинок не найти двух одинаковых? Я вижу каждую из них удивительную в своей уникальности. Слышу их лёгкое потрескивание.
Пап, ты чего опять завис? оборачиваюсь. Лика смотрит на меня с осуждением, прям, как маленький!
Смешно слышать подобное от одиннадцатилетней девочки. Но она у меня такая материалистка до мозга костей. Презрительно фыркает, когда маленький Марк просит рассказать сказку или когда я придумываю для него разные истории. Помню, как Лика нашла во дворе ключ, красивый, почти игрушечный.