Впрочем, брат на его заработки смотрел саркастически. В Минске, во время своей краткосрочной отсидки, ухитрился завести связи среди блатных, быстро нашел в Могилеве полезных людей, и теперь ему ничего не стоило расплатиться трешницей, а то и пятеркой. А особое удовольствие доставляло достать из кармана комок ассигнаций на глазах у брата. Справедливости ради он Авелю первому предложил работать на пару. Но работа состояла в том, чтобы бомбить квартиры богатых евреев по субботам, когда все уходят в синагогу. Авель это сам же и придумал для примера только, что могут быть разные способы заработать. А воплощать свою идею практически ему показалось как-то не очень. Пытаясь объяснить брату свою позицию, он даже брякнул, что волки, например, не режут своих, только крысы. И, кажется, брат на него за крысу обиделся.
* * *
Сидели на травке, под набережной на крутом берегу Днепра, ели черешню с теплыми сайками; внизу сквозь темную воду было видно песчаное дно, длинные, чуть шевелящиеся пряди травы, и стайку мальков, держащихся против течения на мелком месте. Солнышко пригревало. Черешню им отсыпали девицы в борделе, куда они завозили глазмановские ликеры, а сайки по копейке были от булочника-белоруса, торговавшего с лотка.
Авель сказал:
Слышь, Локшик[11], что я думаю ну насчет твоего аттестата. Можно ведь достать у кого-то свидетельство о прохождении курса и по нему устроиться. Ну, типа, под псевдонимом. Поступить и учиться до аттестата кто станет проверять? А лучше всего, если ксива откуда-нибудь из Вильны или Белостока, будто ты беженец от германцев и хочешь продолжить образование.
Брат достал изо рта скользкую черешневую косточку, взял двумя пальцами и, прицелившись, выщелкнул ее в воду. Мальки порскнули в стороны.
Как это достать? Украсть, что ли?
Ну я не знаю, разведать, у кого есть, и купить. Многие беженцы перебиваются еле-еле, им это свидетельство на фиг не нужно. А я почти двадцать рублей накопил. Если дядькин золотой еще добавить, так сумма!
От же ты и фантазер! Напридумывал, Брат сплюнул прицельно, но до воды не достал. Вынул из-за уха папиросину, дунул. Я эти царские аттестаты, знаешь, где вертел? И вот что, больше меня Локшем не зови. Это они, когда маленькими были, прозвища себе придумали: один Флейш[12], а другой Локш. Типа, мясо с лапшой.
Почему?
А потому, что локш по-блатному то же, что брехня. Болтунов и неудачников так обзывают. А безнадежные дела зовут локшевыми.
Как же мне тогда тебя звать? спросил Авель.
Теперь я буду Флейш, а ты как хочешь. Хоть Менделах[13]. Гимназист Менделах и вольный орел Флейш с волчьим билетом.
Нет, это ты все же зря, сказал Авель. Что я, один в пятый класс должен идти, а ты так останешься?
Ты за меня не волнуйся. Не пропаду как-нибудь. Всему, чему они учат, я и сам научусь. Просто мне сейчас неохота.
Он опять плюнул и на этот раз попал. Плевок белым поплавком поплыл по течению. Снизу, из травы, к нему бросились мальки, растеребили.
Не переживай. А то, я смотрю, ты все ногти сгрыз от беспокойства. Если хочешь знать, я тогда с ножиком не тебя попер спасать, а просто образину жандармскую мечтал порезать. Жалко, лезвие по ребрам скользнуло, а то бы раз в ливер, и хана Вахрамейке!
С той стороны Днепра от берега отваливала баржа, мужик на корме пихался шестом, широкая баба в нательной мужской фуфайке выплеснула за борт помои. Вдоль набережной проехал мотоциклет, попердывая бензиновым выхлопом. По течению несло какие-то веточки, щепки, соломенный сор. Ближе к середине их закручивало в водовороты, ветки ныряли, уходили вниз, выпрыгивали из воды ниже и совсем не там, где нырнули.
А вообще, скоро лету конец. В гимназии занятия начнутся, уже не посидишь на травке.
Да уж, согласился другой. Не посидишь.
* * *
Как это вышло, что додумался не он, а растяпа Авель?
Ведь не идея, мечта: по субботам, когда все в синагогу уходят, заходи в любой еврейский дом или лавку и бери, что хочешь. Серебро там столовое, сверкальцы[14], шубы меховые, да всего навалом, если по зажиточным только работать. Один дом в неделю, больше и не нужно. С утра зашел, слам[15] взял и весь день свободен.
Но Авель чистоплюй, придумал и забыл. А стоило на следующий день развить эту идею, он губу оттопырил и через губу говорит, что последнее, мол, дело со своих брать. Типа, суббота, все такое, особый день. Это ж надо отказываться бомбить буржуйский дом, из которого буржуи ушли в синагогу! Хорошо, никто из посторонних не слышал, что брат рассуждает, как бундовец. Вот уж позорище! Ну а с другой стороны, была бы честь предложена. Кто щепетильный, может делать свои гешефты по гривеннику.
В Минске этих буржуйских домов было как грязи. Подумать страшно, какие там деньжищи остались лежать без пользы. Но и в Могилеве было что потрясти. На неделе он, как фениморовский Следопыт, обходил охотничий участок, расставляя силки: то под видом агента страхового общества, желающего предложить выгодный полис, то курьера с пакетом из банка, перепутавшего адрес, а то просто частного лица, разыскивающего кузину, эвакуированную из Белостока, надо же, фамилия совпадает и на почте посоветовали сюда зайти, а о потерявшихся родных никто и не слышал! Тут главное срисовать нет ли в доме русской прислуги или собаки, да что за замки, где черный ход, и каково расположение комнат. Брали в основном столовое серебро, меха из шкафов, женские цацки из тумбочек. Если у хозяина был кабинет, быстро шмонали ящики стола, а вот с сейфами предпочитали не связываться. Работали втроем. Казиков братан дверной замок расщелкивал на раз-два-три. Быстро зашли, быстро вышли. Слам сбрасывали барыгам в Луполове или поляку-кондуктору. Не торговались. Предпочитали меньше взять и проще сбыть, поменьше светиться. Было понятно, когда станут расследовать, большого ума сыскарям не потребуется, чтобы связать с ограблением его разведывательные визиты. Поэтому страховой агент был рыжий в пенсне и с напомаженной головой, банковский курьер кучерявый брюнет в фуражке и форменной тужурке, а потерявшихся родственников искал милый интеллигентный юноша в гимназическом мундире или хромающий юнкер с тросточкой.
Казиков братан как привлеченный спец забирал полную долю, а они с Казиком половину от своей сдавали на партийные нужды. Все равно с тем, что оставалось, выходило прилично. Главное, при таком раскладе об уголовном преступлении речь уже как бы не шла. Потому что это уже не грабеж, а экспроприация. Как учит товарищ Клемзер, честнее насильственно конфисковывать деньги у буржуазии, чем выпрашивать их у нее. Не соглашаться с этим мог только обыватель, ничего не понимающий в классовой борьбе. Как Авель, например. Во всей красе своей мелкобуржуазной сущности.
Революция без таких обойдется.
* * *
Еще летом в доме появился новый квартирант и вышло так, что жизнь Авеля полностью переменилась. Звали квартиранта Арсений Жук, привела его Дора. Ну как привела? Не привела, а привезла из госпиталя в инвалидной коляске и вкатила в дом.
Они как раз собирались чай пить: бабушка, доставшая вазочку с тейглах[16], дедушка, колдующий над чайником для заварки, тетя Голда, муж ее Рувим, и за столом не отрывавшийся от книги, что-то шепчущая самой себе безумная Софа. Ну и Авель, притащивший растопленный самовар. Яков как всегда где-то шлялся.
Мама, папа, это Арсений, сказала родителям Дора, строго оглядывая стол из-под накрахмаленного сестринского чепца. Он будет с нами жить.
Арсений был боевой офицер с крестами на застиранном, но свежеотглаженном кителе. Лицо его состояло как бы из двух половин. Слева нормальное бритое бледное до синевы мужское лицо, справа неподвижная бугристая маска, сшитая из ярко розовых лоскутов, с толстой марлевой нашлепкой на месте глаза. Левый глаз косил дружелюбно и весело.