Вот и сейчас, когда они вдвоём спускались в подземелье московского метро, когда ехали в вагоне, никто из сторонних наблюдателей не увидел бы их горячо обнимающимися или целующимися в губы, даже если бы следил за ними до самой Красной площади и далее.
Исторический музей, Оружейная палата, собор Василия Блаженного, Вечный огонь, Александровский сад всё это живо заинтересовало нижегородского гостя. Но больше всего его поразил памятник Минину и Пожарскому.
Так вот он какой оригинал! Вот такие вы, москвичи, нехорошие, шутливо упрекнул девушку Миша. У нас, значит, забрали, а нам копию. Да и то через много-много лет.
Ага, согласилась с ним Стася, улыбаясь. Такие вот мы вредные.
Она-то знала, что изначально эта скульптура стояла в Нижнем Новгороде, пока царь не выкупил её у местных, чтобы поставить в Москве. Та, что Стася видела в Нижнем точная копия появилась там уже в наше время. Всё-таки Козьма Минин там родился и жил. Негоже своих земляков забывать!
А теперь Большой театра, предложила Стася, когда они уже обошли Красную площадь и пофотографировались у разных башен. Тут как раз недалеко.
До Лубянки, куда они пошли впоследствии, тоже было рукой подать. С любопытством и интересом смотрел Миша на оба здания театра и бывшего КГБ. Архитектура и впрямь заслуживала внимания.
По счастью, недалеко от Лубянки располагалась недорогая кафешка с домашней едой, куда проголодавшиеся путники зашли пообедать.
Во время обеда Миша и Стася оживлённо болтали, сравнивая московский кремль с нижегородским.
Ну что, куда пойдём теперь? спросила Стася, когда они уже выходили из кафе.
Давай, может, в Третьяковку?
Идёт. Поехали.
Несколько остановок метро, пересадка и вот они уже в Лаврушинском переулке идут к заветному зданию. А вскоре Стася уже показывала другу картины известных художников: Серова, Васнецова, Саврасова, Шишкина, Перова, Верещагина и многих других. Некоторые из них Миша узнал по учебникам.
Смотри-ка! окликнул он вдруг свою спутницу. Кажется, тут Михаил Черниговский с татарами.
Где?
Да вот, показал Миша на одну большую картину.
В центре стоял мужчина в кольчуге, в жёлтом плаще, держа в руке крест. По левую руку от него стояли русские люди, с тревогой глядя на своего князя. А причина для тревоги была, ибо татары, стоявшие справа, не слишком-то проявляли дружелюбие. По крайней мере, загнутый нож в руках одного из них едва ли сулил что-то хорошее. Хотя сам Михаил смотрел на него, как показалось девушке, без особого страха, вроде даже с какой-то гордостью и решимостью.
Как выяснилось, Стася не ошибалась. Татары и впрямь были недовольны тем, что черниговский князь не желает кланяться их богам и на все уговоры и угрозы отвечает: "Я христианин". Не отказался он от своих слов и тогда, когда они стали его жестоко избивать.
Долго били, а потом отрезали голову, закончил Миша свой рассказ.
Жесть! откликнулась Стася. Вот тебе и упёртость!
Зато не сдулся.
Вот его за это и убили. Сказал бы там ладно, поклонюсь, кому хотите, может, татары бы его пощадили.
А кем, по-твоему, лучше быть: предателем или мучеником?
Спор об этом у Стаси с Мишей возник ещё в Нижнем.
"Да, до революции Горький был человеком, говорил Миша. А потом вот слебезился, испортился".
Но Стася не соглашалась. Разве виноват был великий писатель, что время было такое жестокое? Ведь вздумай он перечить Сталину, его бы или расстреляли, или превратили в лагерную пыль.
"Если писать правду страшно, мог бы ничего не писать. Да и вообще, мог бы не возвращаться на Родину остаться за границей. Это было бы честнее".
"А может, он очень по России тосковал? Я бы, допустим, не смогла бы жить за границей".
"А всё время врать смогла бы?"
Вопрос поставил Стасю в тупик:
"Не знаю, ответила она. Зависит от обстоятельств".
Вот и сейчас Миша задал вопрос, на который трудно ответить сразу.
Что делать, когда время жестокое? Оставшись честным, согласиться на мученическую смерть? Или всё-таки нагнуться, чтобы выжить? Одно страшно, другое противно. Нет, осуждать Горького Стася не могла. Ни его, ни других, которые сделали свой выбор в пользу выживания. Ведь жить хотят все. Притом, Стася не знала, что сделала бы, окажись она сама в такой ситуации. Осталось только повторить то, что говорила тогда в Нижнем. А с Мишей ничего не поделаешь его всегда привлекали сильные личности, находящиеся к чему-либо в оппозиции. В отличие от Стаси, которую мученики совсем не интересовали. Ещё меньше её прельщала перспектива оказаться на их месте. Может, это и честь погибнуть за веру и правду, но лучше всё-таки жить. И, если получится, то до глубокой старости.
А кто ж этого не хочет? спросил Миша. Тот же Михаил вряд ли отказался бы жить до старости. Но вот не дали.
У него ж была возможность, заспорила Стася. А он заупрямился.
Они ж требовали невозможного. Нет, не в смысле вообще невозможно всегда были те, кто отрекался, прогибался, а невозможного для него.
О чём и речь. Не смог переступить через свою гордость.
А надо ли через неё переступать?
"Иногда надо, чтобы выжить" подумала Стася, но вслух не сказала. А то Миша опять начнёт спорить.
Покинув Третьяковскую галерею, решили, по настоянию Миши, повидать другого мученика за свои убеждения, которому посчастливилось-таки дожить до старости и который одно время жил в Нижнем Новгороде (тогда город назывался Горьким).
В музей Сахарова? Да, поехали.
Снова метро, остановки, несколько метров пешком и вот они оба в зелёном дворике с высоким крылечком здания.
Внутри на стендах были размещены страницы биографии известного академика и диссидента. Было там и про его жизнь в ссылке (повезло ещё, что заместо Сибири в Горький отправили).
А у вас там тоже, наверное, музей есть? поинтересовалась Стася.
Да, как раз в том доме, где жил Сахаров.
Сломал он себе карьеру своим диссидентством.
Ну, не совсем, возразил Миша. Он же потом в политику пошёл, был депутатом.
Он мог и без этого в политику пойти. Тогда бы его уважали как академика и преданного партии гражданина. А так захлопывали.
Захлопать это не то же самое, что прихлопнуть.
Логично. Но всё равно неприятно.
Стасе вдруг вспомнился отрывок из Мишиного письма. Тогда её рассказ, который она старательно писала два месяца, подчас жертвуя сном и пропуская приёмы пищи, раскритиковали нещадно и, что страшней всего, не приняли. И Миша, желая её утешить, поспешил заверить её, что в жизни есть вещи и пострашнее. Неприятности, писал он, бывают трёх видов: когда просто неприятно (это обычные бытовые неурядицы типа сгоревшего чайника, неудавшейся встречи, простуды и т.п.), когда очень неприятно (это уже потери более серьёзные типа сгоревшего дома), и когда смертельно неприятно (то есть, когда уже совсем убили). Ну, а если не случилось смертельной неприятности, жизнь непременно наладится, и всё будет хорошо. Главное не сдаваться, не вешать нос.
Прежде чем распрощаться до завтра, они проехали ещё несколько остановок на метро и прошли ещё до дома, где жила Стася.
Только успела девушка зайти в квартиру, как зазвонил телефон. Это был Артур Изгаршев главный редактор "Интересных новшеств".
Стася, я только что изучил Ваш "Синий цвет верности". Всё очень хорошо, выше всяких похвал. Спешу Вас порадовать он будет напечатан в ближайшее время.
И хотя это был далеко не первый её роман, который печатался в этом журнале, Стася едва не подпрыгнула от переполнившей её радости.
Спасибо, Артур!
Не за что, ответил Изгаршев приветливо. Желаю Вам дальнейших успехов. Спокойной ночи!
"Как классно! думала Стася, прежде чем лечь на кровать и забыться сном. Завтра обязательно расскажу Мише".
Как и следовало ожидать, Миша был искренне рад за подругу.