Юрий Петрович прекрасно понял, кого Юнкерс имеет в виду под местоимением «они», хотя и не смог бы, пожалуй, сформулировать это в одном предложении. Советник усмехнулся жестко, по-волчьи:
Ты, Александр Сергеевич, сам человек загадочный. Вроде умный, а иногда, извини, какой-то юношеский романтизм мешает тебе понимать простые вещи. «Им» нужен ты. Вернее, как раз не нужен в нынешнем твоем качестве.
Но почему?! сморщил лоб хозяин «Аэродрома». Ведь я же не только разгуляево, я же Я строю, я дело делаю, мы столько для города
При чем здесь это? махнул рукой Ермилов. Проблема вообще в другой плоскости лежит. Ты с какого-то времени внутренне решил, что выше государства, к которому ты относишься с плохо скрываемой брезгливостью. Ты посчитал, что государства в твоем, имперском, понимании нет, что оно как бабка в маразме: так сказать, учитывать надо, но считаться необязательно. Власть такого не прощает и особенно тем, кто какие-то конкретные вещи делает вроде бы и на пользу тому самому государству. Ты ведь как бы решил отделиться выстроил империю, в которой стал фараоном, с умопомрачительной властью внутри и с таким же авторитетом снаружи. Абсолютное большинство представителей настоящей, государственной, власти ты искренне и заслуженно не уважаешь да, решаешь с ними вопросы, умеешь быть обаятельным, конечно же щедрым, но за всем этим стоят твои гордыня и высокомерие, и щедрость твоя для них оборачивается унизительными подачками. Ты же им, как псам, кости швыряешь мол, нате, зажритесь, только не гавкайте. И они это чуют. Как собаки. И ненавидят тебя за это. Любят тебя только друзья, а в друзья ты берешь ой не всех. А остальные они видят, как ты живешь, видят, что считаешь себя человеком вольным, независимым и имеющим право. А с чего у тебя такое право? Это ты решил, что выстрадал его, вырвал у судьбы своим риском, своим сидением на киче, своей работой сумасшедшей. Ты считаешь, что расплатился за все сполна, но они-то так не считают. Вот в чем дело. Ты для власти чужой. Приблуда. А поэтому и твоя «фараонная» власть в твоей «империи» она ворованная, незаконная, так как никто тебя ею не наделял. Не «помазали» тебя.
Вона У Юнкерса, явно не ожидавшего такого монолога, даже рот открылся. А я-то, по скудоумию своему бандитскому, думал, что власть она от Бога.
От Бога, легко согласился Ермилов. Но распределяют ее специально обученные люди. Так сказать, «помазанники», специально уполномоченные. У нас же бизнес всегда на дефиците делался, а самый главный дефицит сейчас это дефицит власти. Вот так. Так что все, что не через «помазанников», то блуд. Блуд от лукавого. И даже не блуд, а бунт против настоящей, законной власти. А бунты нужно подавлять лучше в зародыше и непременно жестоко, в назидание другим. Кстати, чем больше в этом нелогичного тем лучше, потому что власть должна быть таинственной и непознанной. Вот так.
Александру Сергеевичу в лицо бросилась кровь, и он от души жахнул кулаком по дубовому столу:
А вот ни хрена не «вот так»! Отсосут они, «помазки» твои! Отсосут, утрутся, а потом еще и жопы растопырят! Хера я им на колени встану! Лучшая оборона это атака! Монгольская конница не знала поражений, потому что умела идти только вперед!
В каком смысле? заломил бровь Юрий Петрович.
В прямом! «Чужого» у нас организовали?! Ну, суки-пидоры! А мы им своего «чужого» засунем! Хотя их вонючие секреты и даром мне не нужны!
Какого такого «своего чужого»? откровенно напрягся Ермилов, не понимая, о чем идет речь, а точнее пугаясь понять.
Такого! Юнкерс, которого изрядно «зацепило», сел на эмоцию, как черт на кочергу, и теперь уже лихорадочно импровизировал в «полете». Засунем к ним в мусарню нашего парня, такого, чтоб лучшим там стал, и
Это кого же, стесняюсь спросить?! У «старпома» дрогнули крылья носа, он и сам не заметил в интересном повороте разговора, как чуть повысил интонацию, следуя за уже откровенно орущим в бешенстве Юнкерсом:
Кого?! Да что у нас, своих надежных пацанов мало?! Да хотя бы хотя бы
И выплыло в этот момент перед глазами Александра Сергеевича лицо Егора прямо как в том пьяном сне под утро. Его фамилию Юнкерс и выкрикнул по своему любимому принципу, что первое решение оно самое верное:
Якушев! Чем тебе не кандидат?! Что, не сможет?! Да еще как сможет!
Юрию Петровичу вдруг показалось, что «император» просто бредит с перепоя, и он снова попытался сбить эмоции логикой:
Сможет-то он, может, и сможет, но Зачем?
А затем! Чтоб знали, суки!..
Нет, если чтобы знали тогда точно не надо
Ну оговорился я! Не чтобы они знали, а чтоб я сам знал И вообще
Юнгеров схватил сигарету со стола, закурил и смолк, зло сопя. Ермилов также молчал, не желая спровоцировать еще одну вспышку. Он надеялся, что дурацкая идея относительно Егора сама собой рассосется, когда Юнкерс успокоится. К сожалению, Юрий Петрович при этом очень хорошо знал характер своего шефа, бычье упрямство которого редко позволяло отказываться от спонтанно родившихся идей, и особенно родившихся от того, что за живое зацепили. Вот и сейчас Ермилов видел, что Александр Сергеевич не столько успокаивается, сколько уже обдумывает идею внедрения Егора. Когда молчание стало казаться тягостным, Юнгеров почти весело прищурил левый глаз и спросил:
Значит, ты полагаешь, что эта моя идея с Якушевым-младшим пустые хлопоты?
«Старпом», видя, что сбываются его худшие предположения, даже встал и прошелся по кухне, перед тем как ответить:
Не хлопоты, а а опасная химера! И дело даже не в том, что с государством нельзя в такие игры играть
А в чем?
А в том, что ты на кураже не можешь просчитать всего в том числе все возможные последствия А еще ты убежден, что все, кто рядом, являются твоим зеркальным отображением. А это спорно.
Юнгеров несогласно помотал головой:
Егор, конечно, сын Валеры. Но отец это не только тот, кто родил, но и тот, кто дал шанс и направление в жизни.
Ермилов остановился, упер кулаки в стол и навис над Юнкерсом:
Ты Волгу на кладбище давно навещал? Ты видел, как старший Якушев глядит с могильного гранита на Южном? Он и с того света смотрит нагловато и себе на уме. И стоит этак игриво одна нога вперед, мол, как оно, пацаны?
Это ты к чему? привстал по-медвежьи и Александр Сергеевич. К тому, что яблоко от яблоньки недалеко укатывается?
Юрий Петрович вздохнул и сел:
Егор славный мальчик. Но он романтик. Тот романтик, который искренне верит, что умрет за царя и отечество. Но он еще ни разу не воевал за «царя», поэтому большой вопрос; станет ли он «Сусаниным».
В глазах Юнгерова вспыхнули огоньки:
А мы его что, в тыл к полякам засылаем, что ли?
Так точно, ваше сиятельство, кивнул Юрий Петрович, начавший уже уставать от этого дикого разговора.
От недопонимания сути своей идеи Юнкерс аж плюхнулся обессиленно обратно на стул:
«Ну вы, блин, даете!»[18] Ты искренне считаешь, что я собрался засылать его куда-то с секретным шпионским заданием? Мне что, нужен несмышленый опер? Я что, шмаль[19] у метро надумал продавать?! Опомнись! Юра, что происходит? Ты меня понимать разучился? Хорошо, из уважения к тебе разжую. Да, мне приятно будет вставить твоим «помазкам» пистончик. Но только ради этого Ну не настолько же я самодур. Я и так о судьбе Егора думал, прикидывал. Он юрфак закончит, ему что в нотариусы идти? А уголовный розыск это школа. Это интересная жизнь. Это уважение к своим силам. А он сможет, я вижу! А мы мы подсобим. Я, я, как дед мой, хочу видеть его «офицером в форме». Ну а если спустя много-много лет он сможет и нам какую-нибудь пользу принести Так до тех времен еще дожить надо. Мысль понятна?
Понятна, кивнул Ермилов, в очередной раз поражаясь природной способности Юнгерова по-налимьи изворачиваться, маскируя даже для самого себя подлинные побудительные мотивы своих «идей» путем их трансформации по ходу пьесы: Понятно-то оно понятно, но Попав в иную систему, Егор начнет меняться. И интересы иного стереотипа поведения могут перевесить.