Дачки, дачки Из той вон, серой, с черепичной крышей, взяли семерых моряков-офицеров доверчивых, угнали за горы и «выслали на Север» А в этой, белой и тихой, за кипарисами, милый старичок жил, отставной казначей какой-то. Любил посидеть у моря, бычков ловить. Пятилетняя внучка камушки ему приносила:
А вот сельдолик, дедя!
Ну какой это сердолик! Нет, не сердолик это, а шпат!
Спать А какой сельдолик, дедя?
Такой прозрачный, как твои глазки. А сейчас мы бычка изловим Вот и поищи сердолика а вот и бычок-шельмец!
Любил ранним утром, когда так хорошо дышать, пойти с травяной сумочкой на базар, за помидорчиками и огурчиками, за брынзой Так и попался с сумочкой. Пришли люди с красными звездами, а он, чудак, за помидорчиками на базар идет, на синее море любуется, синий дымок пускает.
Стой, тебе говорят, глухой черт! Почему шинель серая, военная? погонная?!
А донашиваю, голубчики казначеем когда-то был
Чем занимаешься?
Бычков ловлю да вот, на базар иду. На пенсии я теперь, от Белого Креста пенсию получаю вольный теперь казак.
С Дону казак? За нами!
И взяли старичка с сумочкой. Увезли за горы. Сняли в подвале заношенную шинель казачью, сняли бельишко рваное, и в затылок. Плакала внучка в пустой дачке, жалели ее люди: некому теперь за помидорчиками ходить, бычков ловить Чего же, глупая, плакать?! За дело взяли: не ходи за помидорчиками в шинели!
Некуда глаза спрятать
Вон, под Кастелью, на виноградниках, белый домик. До него версты три, но он виден отчетливо: за ним черные кипарисы. Какие оттуда виды, море какое, какой там воздух! Там рано расцветают подснежники, белый фарфор кастельский, и виноград поспевает раньше от горячего камня-диорита, и фиалки цветут на целую неделю раньше. А какие там бывают утра! А сколько же там дроздов черных поет весною, и как там тихо! Никто не пройдет, не проедет за день. Вот где жить-то!..
Вчера ночью пришли туда рожи в саже. Повернули женщин носами к стенке: не подымать крику! Только разве Кастель услышит Последнее забрали: умирайте. А на прощанье ударили прикладом: помни! А этой ночью вон за той горкой
Поторкивает-трещит по лесистым холмам катит-мчит. Автомобиль на Ялту? Пылит по невидимой дороге. В горы, в леса уходит. Автомобили еще остались, кого-то возят. Дела, конечно. Без дела кто же теперь кататься будет! Я смыкаю глаза в истоме, дремотно, сквозь слабость слышу: то наплывает, то замирает торканье. Грохот какой ужасный, словно падают горы. Или это кровью в ушах гудит, шумит водопадами в голове С чего бы это? Кружится голова вот-вот упадешь, сорвешься. А, не страшно. Теперь ничего не страшно.
Я опираюсь на кулаки, вглядываюсь к горам сквозь слабость. Зеленое в меня смотрит, в шумах дремучее Погасает солнце, в глазах темнеет Ночь какая упала! Весь Бабуган заняла, дремучая. Дремучие боры-леса по горам, стена лесная. Это давние, те леса. Их корни везде в земле, я их вырубаю мукой. О, какие они дремовые, холодом от них веет, лесным подвалом! Грызть-продираться через них надо, железным зубом. Шумит-гремит по горам, по черным лесам-дубам грохот какой гудящий! Валит-катит Баба-Яга в ступе своей железной, пестом погоняет, помелом след заметает помелом железным. Это она шумит, сказка наша. Шумит-торкает по лесам, метет. Железной метлой метет.
Гудит в моей голове черное слово «метлой железной»! Откуда оно, это проклятое слово? кто его вымолвил?.. «Помести Крым железной метлой» Я до боли хочу понять, откуда это. Кто-то сказал недавно Я срываю с себя одолевшую меня слабость, размыкаю глаза Слепящее солнце стоит еще высоко над раскаленной стеной Куш-Каи, зноем курятся горы. Катит автомобиль на Ялту Да где же сказка?
Вот она, сказка-явь! Пора, наконец, привыкнуть.
Я знаю: из-за тысячи верст, по радио, долетело приказ-слово, на синее море пало:
«Помести Крым железной метлой! в море!»
Метут.
Катит-валит Баба-Яга по горам, по лесам, по долам железной метлой метет. Мчится автомобиль за Ялту. Дела, конечно. Без дела кто же теперь кататься будет?
Это они, я знаю.
Спины у них широкие, как плита, шеи бычачьей толщи; глаза тяжелые, как свинец, в кровяно-масляной пленке, сытые; руки-ласты могут плашмя убить. Но бывают и другой стати: спины у них узкие, рыбьи спины, шеи хрящевый жгут, глазки востренькие, с буравчиком, руки цапкие, хлесткой жилки, клещами давят
Катит автомобиль на Ялту, петлит петли. Кружатся горы, проглянет и уйдет море. Высматривают леса. Приглядывается солнце, помнит: Баба-Яга в ступе своей несется, пестом погоняет, помелом след заметает Солнце все сказки помнит. И добела раскаленная Куш-Кая, плакат горный. Вписывает в себя.
Время придет прочтется.
С визитом
Опять я слышу шаги А, какой день сегодня!
Кто-то движется за шиповником, стариковски покашливает, подходит к моим воротцам. Странная какая-то фигура Неужели доктор?!
Он самый, доктор. Чучело-доктор с мешковиной на шее вместо шарфа, с лохматыми ногами. Старик доктор Михайла Васильич по белому зонтику признаешь. Правда, зонтик теперь не совсем белый, в заплатках из дерюжки но все же зонтик. И за нищего не сойдет доктор: в пенсне и нищий! Впрочем, что теперь не возможно?!
Да, доктор. Только не тот старичок доктор, у которого индюшка расколотила чашку, тот на самом тычке живет, повыше, а другой, нижний доктор, из садов миндальных. Чудесные у него сады были! Жил он десятки лет в миндальных своих садах, жил одиноко, глухо, со старухой нянькой, с женой и сыном. Химией занимался, вегетарианил, опыты питания над собой и семьей делал. Чудак был доктор.
А, доктор!..
Добрый день. Вот и к вам, с визитом. Хорошо здесь у вас, высоко далеко не слышно
А чего слушать?..
Мне доводится-таки слушать матросики у меня соседи, с морского пункта, за морем наблюдают. Ну, и приходится слушать всякие поэтические разговоры, эту самую «словесность». Да, язык наш очень богатый, звучный Как у вас тихо! никаких таких звуков, в стороне от большой дороги. Да у вас прямо молиться можно! Горы да море да небо
Есть и у нас звуки и знаки. Прошу, доктор!
Мы садимся над Виноградной балкой в дневном салоне.
Эй, фотограф! бери в аппарат: картинка! Кто эти двое на краю балки? эти чучела человечьи? Не угадаешь, заморский зритель, в пиджаках, смокингах и визитках, бродящий беспечно по авеню, и штрассам, и стритам. Смотри, что за шикарная обувь от Пиронэ, черт возьми! от поставщиков короля английского и президента французского, от самого черта в ступе! Туфли на докторе из веревочного половика, прохвачены проволокой от электрического звонка, а подошва из кровельного железа!
Практичная штука, месяц держит. На постолы татарские не могу сбиться, а все мои «европейские» сапоги и ботинки тю-тю! Слыхали все у меня изъ-яли, все «излишки»?.. Как у нас раздевать умеют! ка-ак у-ме-ют!.. что за народ способный!..
Я слыхал и другое. Отняли у доктора и полфунта соломистого хлеба, паек из врачебного союза.
Да, кол-ле-ги Говорят коллеги, что теперь «жизнь борьба», а практикой я не занимаюсь! А «нетрудящийся да не ест»! И апостола за бока, на потребу если
Он смотрит совсем спокойно: жизнь уже за порогом. Совсем белая, кругло подстриженная бородка придает его стариковскому лицу мягкость, глазам уютность. Лучистые морщинки у глаз и восковой лоб в складках делают его похожим на древнерусского старца: был когда-то таким Сергий Преподобный, Серафим Саровский Встреть у монастырских ворот подашь семитку.
Доктор немного странный. Говорят про него чудашный. Продал недавно участок миндального сада с хорошим домом, выстроил себе новый домик, «из лучинок», а остаток денег выменял на катушки ниток, на башмаки и на платье.
Ведь деньги скоро ничего не будут стоить! И вот, у него отняли все катушки, все штаны и рубашки все «излишки». В этом году он похоронил старуху няньку, сумасшедшего сына Федю и жену недавно. Наталья Семеновна моя всегда была строгая вегетарианка, и вот, цингой заболела. Последние дни все равно, думаю, опыт кончен! купил я ей на последнее барашка, котлетки сделал С каким восторгом она котлетку съела! И лучше, что померла. Лучше теперь в земле, чем на земле.