Да. Поэтому он и разделяет с ними наказание. И мог быть выбран для децимации так же запросто, как и любой из его подчиненных.
Это правда, согласился Веспасиан. Но почему они должны разделять с ним вину за его ошибку? Если уж надо кого-то наказать, то как раз его одного. Нельзя наказывать подчиненных за ошибки командира. Кому и каким примером это послужит?
Это послужит всем напоминанием о том, что в легионах, находящихся под моим командованием, небрежение долгом не будут терпеть, спокойно, но решительно промолвил Плавт. Где бы и когда бы это ни случилось, я буду действовать быстро и безжалостно. Не зря ведь говорят: пусть ненавидят, лишь бы боялись. Ты не находишь, что в некотором смысле тот факт, что невиновные приговорены к смерти, даже усиливает дисциплинарный эффект?
Глядя на командующего, Веспасиан с трудом сдерживал переполнявшее его негодование. Подобный подход был ему отвратителен. Что случилось с Плавтом? Еще год назад призывы Веспасиана взглянуть на происходящее с позиции морали возымели бы эффект. По отношению к своим бойцам и командирам Плавт всегда был хоть и суров, но справедлив. А теперь
Ты сам прекрасно знаешь, что это недопустимо, твердо заявил Веспасиан. Этих людей решили сделать козлами отпущения.
Ну, помимо всего прочего, да.
И ты готов использовать их таким образом? Позволить им умереть ради сохранения твоей репутации?
Неожиданно Веспасиану пришли на ум аргументы другого рода.
Одним из тех, на кого выпал жребий, стал центурион Катон. Ты это знаешь?
Знаю, кивнул командующий. Прекрасно знаю. Но это ничего не меняет.
Ничего не меняет?
Веспасиан не смог скрыть ни изумления, ни гнева.
Ты прекрасно знаешь его послужной список. Мы не имеем права разбрасываться людьми такого масштаба!
Ну и что ты мне предлагаешь? спросил Плавт, вскинув глаза. Помиловать его? Подумай, что будет, если я сохраню ему жизнь, а остальных отправлю на казнь? Как это будет выглядеть в глазах других людей, в глазах всех солдат? Что получится: для них одни правила, а для центурионов другие? Эта армия уже пережила один мятеж. Сколько командиров рассталось тогда с жизнью? Ты правда считаешь, что мы переживем и второй? Нет, если умирают рядовые, Катон должен умереть с ними вместе.
Ну так помилуй их всех.
То есть ты предлагаешь мне показать себя безвольным слабаком? Плавт покачал головой. Нет, Веспасиан, ты сам должен понимать, что этого делать нельзя. Если я сегодня вынесу приговор, а завтра отменю, это будет первым шагом на пути к полной утрате авторитета у солдат. И не только у них, а и у плебса. Страх вот что удерживает их под контролем, и лучший способ побудить их безоговорочно повиноваться это держать в постоянном страхе перед суровым наказанием, даже если они ни в чем не виноваты. Это работает именно так, Веспасиан. И работало так всегда. Вот почему наше сословие правит Римом
О, я совсем забыл. Плавт улыбнулся. Ты ведь у нас новый человек. Ты и твой брат. Ничего, к тому времени, как вы дорастете до тоги с широкой каймой, оба поймете, что я имею в виду.
Я прекрасно понимаю уже сейчас, ответил Веспасиан, и мне это отвратительно.
Это приходит с чинами. Ты привыкнешь.
С чинами? Веспасиан издал горестный смешок. Ну да, конечно. С чинами.
На него навалилась страшная усталость, причем не столько телесная, хотя и она имела место, сколько душевная. Его вырастил отец, для которого Рим и все, на чем он зиждился, представлялось самым лучшим из возможного. Для обоих сыновей преданность долгу и служение Риму были наследием, полученным от отца. Правда, когда Веспасиан занялся политической карьерой, эта вера мало-помалу истончалась, как истончается камень, лишаясь всего ненужного под резцом скульптора. Только вот в результате остался не горделивый монумент, а некий саркофаг, вместилище эгоизма, запятнанное кровью тех, кто был принесен в жертву, причем не высшему благу, а узким, эгоистичным интересам избранного круга хладнокровных, циничных аристократов.
Довольно! Плавт хлопнул ладонью по столу так, что таблички подскочили и задребезжали. Ты забыл, кто ты такой, легат. Так послушай меня.
Несколько мгновений сидевшие по обе стороны стола мужчины с холодным отчуждением смотрели друг на друга, и Веспасиан чувствовал, что проиграл. Причем он не только не смог спасти своих подчиненных, но, похоже, лишил себя надежды в будущем достичь высоких постов в Риме. Ему не хватало необходимой для этого беспощадной жестокости.
Брови командующего изогнулись от ярости, когда он произносил свой монолог.
Слушай меня. Никакой пощады никому не будет. Эти люди умрут, и их смерть послужит назиданием для товарищей. Этот вопрос закрыт, и я более не потерплю никаких попыток снова его поднять. Никогда больше не упоминай об этом в моем присутствии. Я ясно выразился?
Так точно, командир.
Казнь состоится завтра на рассвете, перед строем Первых когорт всех четырех легионов. Выясни, кто из твоих солдат состоял в дружеских или приятельских отношениях с приговоренными именно они и станут палачами. Если кто-то откажется или вздумает протестовать, он будет распят сразу по завершении казни. Плавт откинулся назад и глубоко втянул носом воздух. Все, легат, приказы ты получил. Можешь быть свободен.
Веспасиан с трудом поднялся на ноги и отдал честь командующему. Прежде чем он повернулся, у него возник было порыв в последний раз попытаться воззвать к справедливости. Но в глазах Плавта он увидел стальной отблеск холодной решимости и понял, что высказываться по этому поводу не только бесполезно, но и опасно.
Поэтому он повернулся и вышел из шатра на свежий воздух настолько быстро, насколько это позволяло достоинство его ранга.
Глава 20
С треском пробравшись сквозь густой ивняк, покрывавший берег реки, Макрон тяжело опустился на прохладную зеленую траву в тени деревьев. Он поручил своему оптиону Публию Сентию присмотреть за тем, как бойцы его центурии ставят палатки. Центурион Феликс предложил командирам сходить искупаться в реке, но, несмотря на изнуряющую дневную жару, ни Макрон, ни кто-либо еще из центурионов не счел возможным делать это на глазах у обреченных товарищей.
Максимий был полностью поглощен устройством для когорты отдельного лагеря: он делал все возможное, чтобы произвести впечатление профессионала, продолжающего стоически исполнять свой долг при любых обстоятельствах. Но как он ни подгонял солдат, те двигались словно в тяжелой летаргии, выдававшей состояние их духа. Третья когорта была погружена в печаль и молчаливое уныние, усугубляемое тем, что рядом, на виду, были их товарищи, обреченные на смерть. Особенно подавленное настроение было у тех, кого назначили проводить казнь: двадцать человек во главе с центурионом Макроном.
Когда легат отдал приказ, Макрон немедленно отказался, его ужаснула сама мысль о возможности забить дубинкой до смерти Катона, его друга.
Это приказ, центурион, сурово заявил легат. И не вздумай отказываться, выбора у тебя нет.
Но почему я, командир?
Таков приказ, с печалью в голосе ответил Веспасиан. Ты уж постарайся, чтобы он не очень мучился ладно?
Макрон кивнул. Сильный удар по голове лишит Катона сознания и избавит от мучительной боли, когда ему будут ломать кости и ребра. Но стоило Макрону об этом подумать, как у него скрутило желудок.
А как с остальными ребятами?
Нет. Только Катон. Если мы попытаемся облегчить смерть для всех, командующий просто остановит казнь и назначит для завершения новую команду.
Понятно, кивнул Макрон. Будь у него хоть малейшая возможность проявить милосердие ко всем приговоренным, он воспользовался бы ею не задумавшись. Но легат был прав: они могут лишь попытаться облегчить страдания друга.