Так-то у всех что-то осталось нестыдное в анамнезе: сборник драм и комедий, либеральная газета, политический опыт. Юность нестыдная была, молодость, любовь какая-никакая. Грех жаловаться, в общем. Итог не очень хорош, понятно, но у кого он сегодня хорош из поколения, потрёпанного дарованной свободой и закатанного в угрюмость нынешнего бытия?
До приезда гостей, по прикидкам Стольникова, оставался час. Он наколол на щепу полено, оторвал пласт бересты и разжёг мангал. Баню решил затопить позже всё равно вначале за стол, а там уж как пойдёт. Открыл плейбук, сделал запись, закрыл.
* * *
Старенький «Фольксваген» Рымникова прибыл на удивление почти в оговорённый срок то есть с опозданием минут на пятьдесят. Из тёплого салона, застёгивая куртку, выбрался под лёгкую метель Алексей. Василий, весело сверкнув очками, вынул из багажника позвякивающие пакеты с городской снедью. Обнялись.
Чего задержались-то? Николай подхватил у Рымникова пару пакетов и первым двинулся по тропке в сторону дома.
Ты Опоздайку не знаешь? ответил в спину Куницын. Вначале он ко мне на полчаса позже приехал, потом потащил зачем-то на Хитрый рынок, хоть по пути магазинов навалом. Чисто Земсков.
Я опаздывать начал, когда вождя твоего никто в лицо не знал, Василий стряхивал снег с ботинок, долговязо разуваясь под вешалкой. Наговариваешь ты на меня, Лёшенька. Тапки где, Коля?
Вон, мои возьми. Я в валенках пока, всё равно сейчас идти дрова в баню подбрасывать. Давайте, чего у вас там из холодных закусок, на стол. И напитков. Я сейчас картошку с мясом метну.
Поляну накрыли быстро, по-мужски: помидоры пополам, огурцы повдоль, соль отдельно. Сало толстыми ломтями, хлеб, мясо и рюмки. Вроде всё. А то салаты какие-то ещё, прости господи. Выпили за встречу: парни закупились акцизной водкой, потратились. Потом ещё по одной под горячее.
Ладно, пойду баней займусь, Николай вышел, впустив в избу небольшое облако холодного пара внешнего мира.
Рымников включил телевизор, там в записи вчерашний «Спартак» мучился с «Росгвардией». Результат известный 1:1.
Ты ему скажешь или я? спросил Василий.
Ну, давай я.
Сразу надо было. Как вот теперь?
Как-нибудь. Язык не поворачивался. Да и какая разница.
Сидели молча, наблюдая, как «мусора» возят «мясных». Стольников вернулся, сбросил у печки охапку поленьев.
Через двадцать минут готова будет. Давайте ещё по одной.
Давай, Василий наполнил рюмки, посмотрел на Куницына.
Предлагаю за Лену твою, в большой мужицкой лапе Алексея хрусталь смотрелся нелепо. Взяли её вчера.
Николай выпил на автомате, и вместе с холодной водкой падала в судорожный желудок единственная спасительная мысль «врут, розыгрыш». И тут же растворилась в неизбежном понимании «не врут». А потом постоянно всплывало рефреном «вот тебе и Новый год», «вот тебе и Новый год».
Как? вопрос не в смысле риторики и эмоций, а чисто технический. «За что?» давно уже спрашивать было бессмысленно хоть Бога, хоть человеков. Оставалась конкретика.
Вроде бы дома поздно вечером, как обычно у них, Алексей говорил спокойно, даже, казалось, флегматично. Блокировка, обыск, арест. Юра рассказал на рынке.
Торгует?
А что ему остаётся? В четырёх стенах сидеть?
Да понимаю я, это так.
Рымников налил всем, поёрзал на стуле, выпил.
Позвонил одному вхожему. Может, завтра-послезавтра расскажет чего.
Хорошо.
Куницын поднял рюмку:
За Лену. Как-нибудь всё От меня тут толку, сам понимаешь.
Понимаю. Давай.
Чокнулись. В телевизоре футбол сменился конкурсом патриотической песни «Голос Родины». Юноша из Рязани чистым лемешевским тенором пел что-то про берёзовый сок. Очень душевно пел, закрывая глаза от переполнявших радостных чувств. Нет, не от чувств просто слепой от рождения. Жюри было в курсе.
Ладно, шагайте в баню, Стольников выдал приятелям из холодильника две бутылки пива. Я не пойду.
Рымников с Куницыным понимающе приняли пиво и пошли парить сочувствующие тела.
Николай выключил телевизор и попытался отключить эмоции, чтобы найти выход из давно и тоскливо ожидаемого провала надежды на лучшее. Выхода не было он знал просто следовало зацепиться за какую-то реперную верёвку, чтобы не рухнуть в пропасть конечного финала. Суицидальная статистика в России била все европейские рекорды последнего десятилетия: ролики с убедительной статистикой на этот счёт во множестве можно было увидеть в плейбуке не в телевизоре, понятно.
* * *
Леночка родилась третьего января, и с тех пор Новый год у Стольникова длился три дня, независимо от срока назначенных правительством каникул для трудящихся. «Ребёнок-праздник», называла её Юля, первая жена: и за дату рождения, и за яркий, искристый, смешливый характер.
После развода ребёнок-праздник оправдывал свой семейный титул во время еженедельных встреч с Николаем. Леночку смешило всё: белки в парке, мороженое в кафе, звонок телефона, лужа во дворе. Дома они вдвоём бесились так, что соседи укоризненно качали головами при встрече.
Потом Стольников женился на Рите, а у Леночки появился отчим Юра, Юрий Пермяков, ведущий инженер на заводе строительных пластмасс, ныне пораженец. Ребёнок-праздник умудрился всех примирить и подружить вокруг себя. Пару раз и Новый год встречали семьями («вот тебе и Новый год»), а уж день рождения Леночки обязательно.
Дочь росла, Николай писал смелые статьи в своей газете, но ощущение праздника стиралось то ли взрослением Лены, то ли тускнеющим временем. Стольникову долго хотелось верить в то, что время здесь ни при чем просто ребёнок-праздник вырос во взрослую красивую девушку, для которой друзья и свойственные возрасту влюблённости закономерно стали важнее отца. Наверное, и это тоже, но вместе со взрослением дочери менялся мир вокруг, и менялся много быстрее, чем Лена.
Николай точно знал, когда ребёнок-праздник окончательно исчез, превратившись в самостоятельную единицу взрослого человеческого мира. Юля умерла, когда дочери исполнилось двадцать. Умерла внезапно от обычного инфаркта, задолго до всей этой печальной нынешней вирусной чехарды. На похоронах тогда ещё можно было хоронить по-старому Лена была окаменевшей, как мёрзлая могильная земля. Весной земля оттаяла, могила обычным образом просела. Стольников с Юрой могилку поправили, а Лену поправить до конца так и не смогли.
Рита править её не могла и не хотела, просто приняла Лену новую, жёсткую, сильную. Приняла и отогрела. Смогла то, что не получилось у Стольникова. Рите было проще, она не знала ребёнка-праздника до знакомства с Николаем, не могла помнить ту маленькую белокурую бесятину, которая была и осталась лучшим в жизни Стольникова.
А жизнь катилась привычной колеёй: Николай дорос до главного редактора, у Юры на заводе карьера тоже ладилась, Рита наконец защитила кандидатскую по теме истории брежневизма. Но вокруг уже постепенно что-то рушилось, осыпалось под давящим грузом тяжёлой всеобщей могильной плиты. Официально осуждаемая, но фактически возрождённая цензура делала работу Стольникова всё более бессмысленной, бизнес Куницына благополучно прибрали к рукам новые люди с холодными глазами и правильными удостоверениями, депутатство Рымникова благополучно завершилось после команды сверху на зачистку местного политического поля.
Первые пораженцы появились вскоре после Новой Конституции. Никто не знал принципа отбора: человек жил обычной жизнью, растил детей, ходил на службу, смотрел сериалы, но однажды к нему приходили люди в неприметной одежде, предъявляли постановление комитета по правам граждан, проводили ленивый обыск, навечно блокировали доступ к интернету и мобильной связи, знакомили под роспись с положением, исключающим возможность пораженца избирать и быть избранным в любые органы власти, вежливо прощались и отправлялись дальше по своим строгим государственным делам.