Шурик глубоко и с удовольствием вдыхал свежий воздух, заканчивая мысленно формулировку вопросов, надлежащую для рассмотрения по возвращению.
«Почему кельты и прочие друиды с филидами, считавшиеся язычниками, признавали христианских святых, да и сами иногда становились таковыми? Не Святой Ирландский Патрик, а кто-то с непроизносимым именем, но, тем не менее, самый истинный филид. Или вера, как таковая, шла не с юга, а опускалась с северов? Почему в речах доисторического друида-летописца Ульстера, именовавшегося Сенха великий, сын Аилиля, сына Маелхлода из Карнмага Уладского, запросто можно обнаружить слова на ливвиковском диалекте? Зачем на камнях дольменов резались кресты, схожие с теми, что в «петроглифах»? Почему сейды в своем общем расположении подобятся каменным лабиринтам Британских островов?»
На полу холла пыли было по колено
Охранник, седой здоровяк, за своим рабочим местом медленно крутил головой из стороны в сторону, словно не узнавая вокруг себя ничего. Шея его покраснела, глаза округлились до неприличия, толстые пальцы рук нервно сжимались и разжимались на дубинке, лежащей перед ним.
Что-то случилось? спросил Шурик.
Тот не ответил, но изображать из себя глубоко потрясенного человека перестал, задышал глубоко и ровно. Бывает, конечно. Может, съел что-то не то? Или с работы сообщили о сокращении штатов? Или первым узнал о принятии Закона о ношении оружия?
Ты видал, сколько пыли образовалось? оборвал задумчивость Шурика охранник.
Шурик хотел, было, посокрушаться по этому поводу: действительно, что-то уж чересчур много, но не успел.
Ты вот стоишь, пялишь свои линзы в меня, но ничегошеньки не видишь, сказал здоровяк не очень дружелюбно, но и не враждебно. Безразлично так сказал. Встряхнул головой, как собака, и оказалось, что он нисколько не седой, а очень даже темноволосый. Словно белый пепел с себя скинул. Точнее белую пыль.
Так не бывает. Секунду назад чистота. А теперь, он обвел перед собой полукругом рукой, указуя словно прахом занесено. Думал, усыпили нас всех. Так нет. Часы идут, время прежнее, батарейка в телефоне не села. Столько пыли, а воздух чистый, будто и не в городе. Что скажешь, очкарик?
Шурик не очень любил подобное обращение. Точнее ненавидел.
Можно было, конечно, возразить хаму за стойкой, можно было даже припугнуть жалобой начальству, но смысл всех этих телодвижений отсутствовал. Разобраться, кто круче, помериться длиной полномочий что это даст? Охранник не поумнеет, порядочнее не станет, а вот у себя настроение безнадежно испортится. Поэтому Шурик мысленно сплюнул и решительно двинулся к выходу на улицу, игнорируя любые высказывания, коими продолжал бросаться здоровяк.
«Я б тебе, инвалид умственного труда, сказал что-нибудь на друидском тайном жаргоне, Berle Fene, как они это дело называли, да пока что не знаю его, к сожалению. Да и не поймешь ты, обидишься, «по Фене» меня заругаешь, как принято в кругах твоего общения. В моей будущей Fene все слова исполнены смысла, у тебя же только стремление обидеть и оскорбить. Пошел ты в пень, «хулиган, вонючка». Лучше я прогуляюсь на свежем воздухе», думал Шурик, открывая высокую дверь на улицу.
Внутри «Дуги» всегда легче дышалось, чем в стесненном коробками домов и закатанном в асфальт мегаполисе. Но сейчас, диво дивное, воздух приятно поражал поистине «альпийской» свежестью. Куда-то подевались все привычные промышленные и человеческие запахи: бензиновые выхлопы, пивные пары, ароматы еды, приправленной пестицидами, БАДами и прочими полезными химическими реагентами, запахи пота и парфюма, немытых собак и неистребимых кошек, подъездов и сырости. Пахло травой, лесом и отдыхом.
Никакого движения по улице Большой Морской не было. Пешеходы не в счет. В Питере непременно двигался только транспорт, даже в пробках, ну и трамваи, на худой конец. Люди всегда брели, даже если пытались делать это достаточно энергично.
Так вот все машины стояли на дороге, обочинах, тротуарах в элегантной небрежности. Внутри некоторых сидели озадаченные люди и крутили по сторонам головами.
«Светофор у них там, что ли, сломался?» подумал Шурик.
Несмотря на атмосферное празднество столько свободного от оксидной зависимости кислорода народ по привычке начинал переругиваться. Шурик поспешил к своему кафе, где подавали замечательный кофе и на входе висело зеркало с «портретом неизвестного» (см. Радуга 1). Впрочем, большая часть умудренных жизненным опытом прохожих, тоже старалась поскорее миновать непонятный участок, где машины вдруг разом встали, да еще и не в отведенных для этого местах.
Идти было легко. Ощущение словно, отвалились с ног гири, которых раньше вроде бы и не замечал. «Будто сила тяжести уменьшилась, или я сильнее стал», удивлялся Шурик. Он внимательно осматривался, пытаясь избежать любой опасности, которыми, как известно, столь богаты непонятные события. Но видимость, казалось, была ограничена. Чем? Шурик снял очки, чтобы протереть стекла, и с удивлением обнаружил, что без привычных с детства окуляров смотреть гораздо удобнее. «Да я не только сильнее стал, но и прозрел!» озадачился он и решил, было, безотлагательно осмотреть себя на предмет обнаружения каких-нибудь новых органов или потери старых, но тут невдалеке завыла сирена. Пора отсюда убираться, чтоб не попасть в тягомотину свидетельских показаний, подозрительности и, не дай бог, обвинений невесть в чем.
Уже входя в кафе, Шурик удивленно зафиксировал, что и солнечный свет как-то изменился. Если раньше он был какой-то незаметный, то теперь красноватый, словно сквозь фильтр. «Просто марсианские хроники какие-то! Или это внезапная песчаная буря, длившаяся одно мгновение, достаточное для того, чтобы завалить пылью и окрасить воздух в красный цвет. Было ж такое в Австралии, правда, длилось не один день. Или я пока не понимаю». Он также подумал, что может быть, самым правильным было бы вернуться в офис, позвонить Аполлинарию, но решил, раз уж пришел в кафе, то хоть перекусит слегка. Если бы что-то серьезное произошло, шеф обязательно бы связался. А телефон молчал.
Шурик прошел прямо к стойке, отмечая по ходу поваленные стулья, пустоту зала и толстый слой неведомой пыли вокруг. Можно бы было назвать это погромом, но ни одного разбитого стекла, ни сломанного табурета, ни луж пролитого спиртного ничего. Людей нет так ушли все, перевернув за собой стулья из чисто хулиганских побуждений. Фанаты «Зенита», принявшие, как закон, «джентльменское хулиганство»?
За стойкой оказалась официантка, хмуро глядящая на него.
Ну? сказала она.
Что-то раньше подобного обращения Шурик здесь не припоминал.
Девушка выглядела странно, если не сказать подозрительно. Хвост, копыта, маленькие изящные рожки на лбу, свиной пятак вместо носа с этим было все в порядке, то есть, всего этого не было. Но, тем не менее, что-то было явно не так.
Шо бачишь? спросила она ничтоже сумняшись.
Шурик не был полностью уверен, что правильно расслышал произнесенные слова, поэтому немного потерялся. В украинском языке, в белорусском, в польском и иных славянских диалектах он был не силен. Понимал, конечно, однокоренные слова, но ручаться за правильное восприятие не мог. Да и не хотел.
Здесь, в центре Питера, в непосредственной близости от исторической зоны, гораздо легче было услышать английский, может быть, иной европейский, даже японский, но никак не слова, государственно одобренные соседней державой. Или теперь наряду с таджикским экспедиционным корпусом в популярных кафе заведутся украиноязычные официантки?