Кристина Устинова
Сделка
Битенбург, Арбайтенграунд (Западный округ), 1928 год.
Примечание: с 1905 года в стране образовалось Окружное Детективное Бюро (ОДБ). ОДБ в городе всего пять на каждый округ; есть также подразделения в Клайнсланде и в Нордеграунде. Основная задача этой организации контроль над деятельностью частных детективов. Для этого им надо было поступить в Бюро, пройти специальные курсы, по окончании которых на выходе выдавались лицензии, наручники и оружие, а также право на его хранение; шло разделение на «клерков» и «частников». «Клерки» работали в самом здании ОДБ, на начальство и имели прямой контакт с полицией. «Частники» за свои деньги покупали помещение для конторы, нанимали секретаря и вели свой бизнес. Все детективы занесены в базу ОДБ и имеют специальный штамп в паспорте. Ведение детективного частного бизнеса без штампа является незаконным и грозит лицу от трёх до семи лет лишения свободы.
Всеобщий трудовой закон ввели в 1931 году.
Часть 1
Неожиданное исчезновение печально известных на всю деревню братьев Бёргер спровоцировало волнение и стало поводом для слухов. Самым распространённым считалось то, что они уехали в Арбайтенграунд. Их исчезновение знакомые семьи и некоторые соседи объясняют так: «Бездетная тётка в Битенбурге померла, завещав своим племянникам ветхий особняк почти на краю поселения». Они уехали, оставив маленькую квартирку, где всем четверым было тесно делить одну комнату. Из-за их нечистой истории исчезновение также насторожило местную полицию и ОДБ, ибо ходили слухи о том, что они могли вернуться.
Но вот прошло двенадцать месяцев, наступил март двадцать восьмого года, а от них ни ответа ни привета. Все расспрашивали их соседа, Матиаса Прейслера, бывшего члена ОДБ. На расспросы местной газете он пожимал плечами.
Я их видел в последний раз пятого января двадцать седьмого года. Они загружали машину коробками и почти не разговаривали. Я подошёл к младшему, а тот сказал, что они уезжают. Потом замолчал и не стал вдаваться в подробности. Остальные же просто поздоровались со мной и предложили выпить. Я отказался. Тогда они мне подарили на память статуэтку китайской кошки. До сих пор у меня стоит, пылится!
Переезд скандально известных соседей застал его врасплох, но ни капельки не интересовал. «Да что же мне до этого? размышлял он. Своих дел мало?» Но слухи не утихали, что заставляло его каждый раз вспоминать о них. Он помнил их; помнил, как двое из четырёх сидели; помнил, как во всех делах проходил как свидетель. Он не был близким человеком для братьев, но те не питали к нему ни отвращения, ни ненависти. Когда же они виделись по праздникам, приглашали его к себе выпить и поесть индейки. Детектив часто захаживал к ним, чем и поплатился: его выгнали из ОДБ, а полиция в случае чего всегда обращала на него внимание.
Даже когда братья Бёргер уехали.
Может, это и стало причиной его переезда?
Нет. Главной же причиной стало то, что его пожилая мать, которая жила в Западном округе, заболела. А на днях случился пожар из-за замыкания: полдома погорело кухня, гостиная и частично спальня. Он переехал к соседке, которая предложила ему снять комнату за гроши. Детектив прожил у неё два месяца, пока не пришло письмо от Джанет сиделки матери, извещавшей, что врачи «ставят не очень хорошие прогнозы. Более того, она скучает».
В течение нескольких дней он собрал все свои уцелевшие вещи в два чемодана и на поезде добрался до города. Мать его жила на Майской улице, в просторной двухкомнатной квартире. Когда же он постучался в дверь по указанному адресу, ему открыла Джанет женщина средних лет, которая безвкусно одевалась по моде, покупая платья втридорога на рынке; эти мешки как будто подчёркивали её округлённое тело, а жемчуг, подарок от покойного мужа, выглядел цветком на фоне пустыни. Зато смуглое лицо её при виде старого друга засияло, и она кинулась ему на шею. Матиас почувствовал горячие слёзы.
Ох, Матиас, говорила она ему в плечо. Мы так скучали! Фрау Прейслер плачет, хочет тебя видеть Она оглядела его с ног до головы. Боже правый, похудел! А это что? Плешь?
Матиас покраснел.
Есть такое Ну, где она?
В спальне, голубчик, в спальне. Только она сейчас уснула, будить её не хочется. Чаю? С сахарком.
Он улыбнулся. Она, словно маленькая девочка, тихо и бесшумно проскочила на кухню и поставила чайник, достала из ящика несвежее печенье. Они уселись и заговорили полушепотом о бытовых вещах. Джанет, которая также вела отдельную дружескую переписку с детективом, прекрасно знала про пожар и исчезновение братьев.
Они обходили эти темы стороной, пока складка на её лбу не стала глубже и она не сказала:
Ты тут писал про последние события Я не стала ей ничего говорить.
Ну и правильно, не надо ей нервничать под старость лет.
А что ты? У нас поживёшь?
Куда же мне деваться? Да Может, это и к лучшему. Он посмотрел в окно, где открывался вид на дорогу и даже при закрытых окнах доносился шум. Устроюсь в местное ОДБ и заживу нормальной жизнью.
Может, тебе не стоит?
Джанет, мне тридцать восемь, а за плечами семилетний опыт работы. Я привык к этому. Я не хочу это бросать. Тем более что мне ещё делать? Идти работать в магазин?
Она вздохнула. Матиас понял, что она недовольна этим ответом, и замолчал. Джанет съела печенье и сказала:
У меня для тебя есть новость. Думаю, интересно будет.
Какая?
Я ездила в Битенбург к знакомой, за продуктами. Ну, ты знаешь, фрау Прейслер любит только натуральные продукты, а их там полным-полно.
Ну?
Я видела одного из братьев Бёргер.
Его чашка остановилась на полпути ко рту, и он отложил её в сторону. Джанет знала, как они выглядели по совместным фотографиям на Рождество, которые присылал Матиас, а также по газетам.
Какого?
Ой, длинный такой, с вытянутым лицом Он же, по-моему, сидел за вымогательство
Рейнер.
Ну, не суть. В общем, я его видела прямо по дороге к магазину. Там мы встретились со знакомой; я спросила её относительно Бёргеров, а она говорит: «Да, они живут в доме с краю, где покойная Царство ей Небесное! фройляйн Шмидт жила, тётка ихняя. Они и работают у нас вовсю, не шумят, носа не суют: старший на заводе, второй санитаром, третий в баре официантом, а четвёртый играет на рояле там же, иногда поёт. Вот только, по слухам, бедно живут». Так что такие дела, дорогой мой!
Ясно
Навестишь?
Матиас поморщился и махнул рукой.
Сдались они мне. Он понял, что его тон прозвучал неубедительно, поэтому тут же перевёл тему: Мама проснулась?
Проснулась старушка только через полчаса, но не смогла встать. Увидев сына, она расплакалась и обхватила его шею своими тонкими морщинистыми руками. Её обвисшие щёки дрожали. Матиас разговаривал с ней до вечера. Затем он переселился в комнату, которую уступила Джанет; она же поставила раскладушку в спальне фрау Прейслер. Матиас разложил вещи на полу, оглядел маленькую комнатку с проеденным молью диваном и светлыми шторами, затем разделся и лёг, заложив руки за голову. Он смотрел на пожелтевший потолок и вспоминал братьев Бёргер. «Они здесь Навестить? Но зачем? Пообщаться? Господи, да они уже про меня и забыли!» Однако эта мысль всё чаще и чаще кралась ему в голову, словно паразит. Он вспоминал братьев Бёргер «семью уголовников», как говорила мать, когда их дела гремели в деревенских и городских газетах.
Впервые о них узнали в двадцать втором году, когда самый старший, Рейнер Бёргер, сел за вымогательство почти семи тысяч марок, которые отдала старушка. Он пришёл к ней и представился доктором, поставил ей диагноз «испанка» (якобы самая ранняя стадия), прописал лекарства и предложил оплатить их втридорога. Наивная бабушка, испугавшись за своё здоровье, отдала ему все сбережения на «чёрный день» и получила взамен целый мешок флаконов капель от кашля и гриппа. На следующий день приехал внук из Нордеграунда, узнал про исчезновение денег и обратился сам в полицию. Рейнер не прятался и не убегал; да и вообще он в этот день для собственной безопасности не выходил из дома. К братьям постучали полицейские и выволокли его прямо в пижаме (на дворе стояла ночь). Деньги вернули практически целыми: братья уже расплатились за дорогую, по тем временам, когда Арбайтенграунд отходил от революции двадцать первого года, свинину. Так его и посадили на два года, а вернулся он домой ровно на своё тридцатидвухлетие. После его ловили на росписях на стенах в нетрезвом виде, а когда его арестовывали и сажали на ночь в камеру или же назначали сверх этого работы на две недели, он срывал с себя одежду и орал до посинения: «Я художник, я так вижу!».