Нет, нет! взмолилась я, вскочив на ноги. И через открытую дверь мы оба услышали, как мэр и Гаврош уговаривали друг друга пьяными голосами, споткнувшись на траве.
Скорее посмотрите! Они несут фонарь? спросил Анри. Он испугался сейчас, испугался за меня. С утра того дня, я больше никогда не ошибалась в нотках страха в мужском голосе.
Нет, у них нет фонаря.
Зуав вздохнул с облегчением.
Тогда, бегите! Бегите, маленькая возлюбленная! Так быстро и тихо, как только можете. О, пока есть еще время, дорогая. И его голова упала на подушку. Видите, я ничего не могу сделать!
В его голосе была такая настойчивость, что я сразу же выскользнула из убежища, спрятавшись за кустом на берегу реки, и услышала, как Полидор сыпет проклятиями, стучась в открытую дверь убежища.
Значит, у вас был гость, мой лейтенант, сказал он, и я никогда еще не слышала такой лживой сердечности в его голосе.
У меня? ответил Анри, и он говорил так громко, как только мог. Мне стало душно. Я толкнул дверь здоровой рукой.
Да, печально, согласился Гаврош. Но все, кто остались в деревне, сейчас спят. Мы можем отвезти вас, мой лейтенант, в место, где о вас никто не проговорится. Мягко! Мягко!
Двое мужчин отошли от убежища с носилками в руках. Они понесли его, но не на восток к мосту, а на запад, туда, где моста вообще не было. Они были пьяны. Я подумала, что они ошиблись с направлением. Я выбежала из укрытия, с намерением окрикнуть их и услышала проклятие, когда один из них споткнулся, или мне так показалось. Я услышала громкий всплеск, увидела в темноте белый водоворот и то, как вспенилась река. Сквозь всплеск я уловила звонкий срывающийся крик:
Беги! Беги!
Он был адресован мне. Но меня парализовало от ужаса происшедшего. Минуту я не могла двигаться. Потом я сорвалась с места и побежала туда, где все произошло. Я была уже рядом, когда случилось ужасное. Раненая голова зуава показалась на поверхности, его руки ухватились за берег, и я увидела, как Полидор Кромек поднял большую палку и бил изо всех сил по ним. Бакалейщик помогал. Зуав ушел под воду с небольшим всплеском.
Два человека, стоя на коленях на берегу, слушали и всматривались во тьму. Полидор сказал:
Теперь все кончено.
А Гаврош ответил:
Да, всё кончено. Мы должны были думать о нашей деревне, не так ли? Да, да, мы должны были думать о Франции.
Затем они встали и, обернувшись, увидели меня. Теперь я, действительно, помчалась. А они бежали за мной по пятам. По кустам, вдоль берега реки в сторону моста. Полидор Кромек в тот день уже злобно отзывался о моих юных ногах. Теперь он отзывался о них еще злее. Я слышала, как эти двое приминали траву за мной, пыхтя и качаясь, но у меня было преимущество. Тогда Полидор повысил голос:
Маленькая мисс, подожди! Вернись в таверну и попрощайся с нами! Ты посмотришь, как я выпью пинту, и маленькие пузырьки будут лопаться на моих больших усах. Это
Но я побежала быстрее. Я пересекла мост. Моя гувернантка и мальчик ждали меня с велосипедами у ворот.
Быстрее, пожалуйста, прокричала я. Я после все объясню.
Моя гувернантка была женщиной чрезвычайно быстрой. Мы спустились по проселочной дороге на велосипедах, когда Полидор и Гаврош пересекли мост.
Крик прозвучал один раз, второй и с каждым разом все слабее. Потом мы его уже больше не слышали. Я действительно никогда не рассказывала своей гувернантке о преступлении, произошедшем в ту ночь. Нет, никому. С тех пор как мой зуав запретил мне. Но я нарушила свое обещание в ту ночь. Жестокость была в том, что «они» так и не вошли в деревню. «Они» начали отступление на следующее утро.
4
Синтия закончила свою историю. Минуту женщина средних лет и девушка неотрывно смотрели на неосвещенную решетку. Затем Мадам ДЭстури медленно проговорила:
За честь Франции, сказал он.
Да. Я не поняла, что он имел ввиду. Теперь я знаю, конечно. Хорошо, что ничего так и не было сказано. Война делает некоторых мужчин монстрами.
Мадам ДЭстури поднялась.
И многих женщин оставляет без детей, добавила она.
Синтия быстро взглянула на нее.
Но, мадам ДЭстури начала она. Гостья прервала ее.
Я была мадам Флавель до того, как стала мадам ДЭстури. Ваш раненый зуав был моим сыном. Шесть лет я искала ответа, почему он погиб и желала потребовать справедливость до последнего гроша. Но, как он сказал, «за честь Франции». И ее руки безвольно опустились. Она подняла на Синтию глаза. Они были полны боли.
Могу ли я поцеловать вас? спросила она. Она прижала девушку крепко к своей груди.
Спасибо, спасибо. шептала она прерывистым голосом. Она отпустила ее и застегнула накидку на шее.
Теперь, сказала она радостным голосом. Мы можем спуститься вместе.
Но Синтия отступила назад. Мадам ДЭстури, однако, не сделала и шага.
Нет, нет, не делайте этого, заплакала она. Этот бедный молодой человек ждет в холле уже больше десяти минут. Пойдемте к нему. И я думаю, что эта старая история, которую ты рассказала мне, тебя больше не потревожит.
Она нежно обняла Синтию за талию, и они обе спустились вниз по лестнице. Но на полпути мадам ДЭстури забежала немного вперед, рыдая. Ее сдержанность, в конце концов, подвела. Когда Синтия достигла последней ступеньки, она увидела Джима, терпеливо сидящего в кресле у входа, обмениваясь утешительными фразами с менее терпеливым дворецким.
Джим не стал жаловаться, что дало Синтии возможность извиниться. Она сказала:
О, Джим, сегодня я не хочу ехать на танцы. Будь ангелом? Отвезешь меня вниз по дороге на Портсмут и обратно? Хорошо?
Лицо Джима озарилось улыбкой.
Синтия, сказал он, светлые моменты твоей юной жизни, придают мне надежду на твое будущее.
И он вышел, чтобы завести машину.
Хронометр
1
Давно-давно один из наших лучших пароходов линии Даггер натолкнулся на скалы острова Сокотра под напором юго-западного муссона. Я был еще юнцом в конторе пароходного агента в Порт-Саиде, обучаясь своему делу, и в первые несколько недель мое учение подвигалось быстро и интенсивно. Пароход, о котором идет речь, назывался «Калобар», водоизмещением в одиннадцать тысяч тонн. Это был лучший корабль линии, излюбленной пассажирами. Но, к счастью, обратный приток с Востока как раз уже миновал, и на пароходе было не больше семидесяти душ, не считая офицеров и экипажа. «Калобар» тяжело напоролся на камень и накренился под опасным углом, тогда как бешеные волны колотились о его корму и перекатывались через палубу. Были также неприятности в туземной части экипажа. Но ранним утром удалось все-таки спустить одну спасательную шлюпку. Она уносила двадцать пять женщин и детей, ее экипаж составляли лучшие английские моряки под командой третьего офицера. Это была отчаянная попытка, но, по всей видимости, единственная. Однако по одной из излюбленных ироний океана, именно те, кто остались на борту «Калобара» ожидать смерти были спасены, а о спасательной шлюпке никто больше никогда не услышал.
Большой торговый пароход, шедший из Карачи в Ливерпуль, подобрал потерпевших кораблекрушение с останков корабля и своим естественным ходом в десять узлов, сниженным до семи из-за муссона, доставил их в Аден. Там они подождали следующего пассажирского парохода и прибыли в Суэц в середине июня. Из Суэца они по железной дороге проехали в Порт-Саид, где я с ними встретился. Мне было столько дел с заказом из кают, с закупкой для них платья, отправкой телеграмм на родину и добыванием банковских переводов, что из всех этих осунувшихся растерянных путешественников я хорошо запомнил только одного в качестве пассажира с покойного «Калобара».
Мой начальник привел его в маленькую комнату, которую я занимал на набережной. Она была на втором этаже, и если бы я высунулся из окна, то мог бы видеть большой волнорез со статуей Лессепса, простирающейся в море. А внизу вся гавань кишела судами, от маленьких средиземноморских фелюг до трубастых гигантов из далеких морей