Похоть.
Чревоугодие.
Алчность.
Гнев.
Насилие.
Мошенничество.
Предательство.
Даже ересь, если уж быть совсем откровенной. Большинство жителей Истриджа, возможно, и причисляют себя к христианам, но, безусловно, ведут себя не по-христиански, задирая нос, когда помогают другой половине Истриджа: половине, которая до сих пор спит в домах, поврежденных два года назад ураганом; половине, у которой зарплаты, получаемой на папиной текстильной фабрике, хватает лишь на еду.
Возьмем для примера сегодняшний вечер. Котильо ны представляют дебютанток обществу, но все мы живем здесь с самого рождения. Эти котильоны нужны нам, как прошлогодний снег.
Бутылка бурбона чуть не грохнулась из бара папы, но Эйбл поймал ее и поднял так, будто собирался опрокинуть.
Я выпью?
Делай что хочешь, пробормотала я, наклоняясь, чтобы добраться до стенного сейфа, расположенного за столом.
Я все еще не была уверена, отцовский это кабинет или матери, но они впились когтями во все в Истридже. Даже в «Общество молодежи Истриджа», ответвление «Истриджского деревенского клуба».
Эйбл позади меня сделал добрый глоток бурбона. Я набрала код, который мама шепнула мне несколько минут назад. Звук его шагов по деревянному полу я услышала прежде, чем его рука легла мне на спину.
Я оттолкнула ее, легонько шлепнув.
Извини, я ввожу код. Отвернись.
Я выругалась, набрав не ту комбинацию. Пришлось вводить заново.
Звук глотков Эйбла, высасывающего бутылку, словно новый член студенческого братства, наполнил комнату.
Да ладно, Эм, не будь такой.
Голосом Адама Сэндлера из «Никки, дьявол-младший» я могла бы привести тысячу и одну причину, по которой Эйбл не мог найти подругу, чтобы зажить нормально. Он был моим парнем потому, что его отец был адвокатом моего отца, кроме того, он противостоял всем приказам моей матери, постоянно изматывавшей меня попытками подчинить себе.
«Покрась волосы в мой цвет».
«Может, еще одна жидкая диета избавит тебя от детского жирка».
«Ты пригласишь на котильон Эйбла Картрайта, не так ли?»
«Будь умницей, принеси тиару».
Вероятно, единственное разумное требование, предъявленное мне за последнее время.
Я прикусила язык и сделала, как она хотела, потому что мои планы на университет и карьеру в дизайне требовали денег. Как лицо, распоряжающееся моим трастовым фондом, мать могла оставить меня на мели.
Тем не менее молчаливые протесты были моим хлебом насущным. Надеть платье с пятном. Взять вилку для выпечки вместо вилки для рыбы. Говорить странные фразы в неподходящий момент. Все что угодно, лишь бы вздулась извивающаяся жилка на виске матери.
Меня зовут Эмери, поправила я, проклиная мамин выбор моих друзей. Отвернись.
Ладно. Он закатил глаза. Я уже чувствовала запах перегара из его рта. Но это отстой.
Не. Должна. Огрызаться.
Я смахнула с лица прядь волос и попробовала другую комбинацию.
«Код день твоего рождения, моя сладкая», твою мать.
Следовало догадаться, что мать понятия не имеет, когда у меня день рождения.
Это котильон, Эйбл. Я вбила дату рождения отца, но экран дважды моргнул красным, дразня меня. На нем не должно быть весело.
Папа называл это «жизненно важным общением», сочувственно глядя, как парикмахер укрощает мои волосы с помощью того, что можно было описать только как «инструмент для укрощения диких животных».
Мать не утруждала себя фальшивыми извинениями, напомнив стилисту подкрасить мои «кошмарные» темные корни и добавить «больше света», чтобы мой оттенок волос точно соответствовал ее блонду.
Эмери, простонал Эйбл. Я наконец ввела верный код день рождения матери и вынула тиару вместе с ее бархатной коробкой. Давай уйдем отсюда. Мои родители останутся здесь развлекать влиятельных людей Истриджа.
Он наклонился ближе, его насыщенное запахом бурбона дыхание ласкало мою щеку и шею.
Мой особняк будет в полном нашем распоряжении.
Ты имеешь в виду особняк твоего отца? Я выпрямилась и шагнула назад, когда осознала, насколько близко он стоял. Можешь идти домой. А я должна остаться.
Мой разум обожгло воспоминание о пальцах Бэзил, стискивающих бедро Рида. Мы ели суп. Кто лапает чужие бедра за холодным супом из укропа? Я не оставлю эту ненормальную наедине со своим лучшим другом.
Детка
Эмери. Я покачала головой. Просто Эмери. Не Эм. Не «детка». Не «Эмери» плаксивым тоном. Не «Эмери» со стоном. Просто. Эмери.
Я увернулась влево, чтобы проскользнуть мимо него, но его ладони врезались в стену по обе стороны от меня, заключая меня в клетку.
Хорошо. Ну, давай же, просто Эмери.
Мои конечности сковал приступ страха. Я избавилась от него так же быстро, как он появился.
Отойди.
Он не тронулся.
Отойди, вновь потребовала я. На этот раз тверже.
По-прежнему ничего.
Я закатила глаза и толкнула его в грудь, стараясь сохранить спокойствие, но двести фунтов южного полузащитника не сдвинулись с места.
От тебя несет, как от пивоварни, твои подмышки тоже воняют, и я бы предпочла вернуться на гребаный котильон, чем оставаться тут.
Когда он прищурился, я переосмыслила свои слова и тот миллионный раз, когда мой длинный язык довел меня до беды. Я знаю Эйбла всю свою жизнь. Он не причинит мне вреда. Так ведь?
Слушай, начала я, блуждая взглядом по комнате в поисках того, что могло бы спасти меня. Ничего. Я должна принести эту тиару, иначе моя мать взбесится и пошлет за мной всех.
Ложь.
Мать больше всего хотела, чтобы я вышла за Эйбла и нарожала двух-трех голубоглазых блондинистых детишек. Пусть даже ради этого ее пятнадцатилетней дочери придется прелюбодействовать в кабинете молодежного общества.
Я усмехнулась, как будто меня совершенно не волновало то, что Эйбл еще одним шагом сократил расстояние и прижался ко мне всем своим телом. Алкоголь в его дыхании мог усыпить слона. Я не чувствовала ничего больше, когда он склонился и запечатлел небрежный, влажный поцелуй на кончике моего носа. Его слюна попала мне в ноздри, и я никогда не чувствовала ничего более отвратительного.
Мой взгляд метнулся к бутылке бурбона на столе позади него. Там почти ничего не осталось. Я молилась всем высшим силам, какие только есть, чтобы Эйбл пришел в себя, чтобы он не потерял головы.
Это не смешно, Эйбл.
Я толкнула его снова, но это было бесполезно. Я весила едва ли сотню фунтов, а он в двое больше. Я открыла рот, чтобы закричать, но он закрыл его своей мясистой ладонью, прижавшись к моему животу стояком.
Борись, Эмери. Ты можешь.
Я пыталась.
Я брыкалась.
Я царапала его ногтями.
Я кричала, пусть даже его рука заглушала мои крики.
В отчаянии я как можно глубже вонзила зубы в мясистую часть его ладони. Он выругался и отпустил меня настолько, чтобы я успела отбежать на два шага, прежде чем он обхватил рукой мою талию и прижал к себе.
Моя обнаженная спина соприкоснулась с гранитными мускулами. Он протащил меня к столу и нагнул над ним. Мои ладони громко шлепнули по красному дереву. Я едва успела подставить их под голову, чтобы смягчить удар. Это не особо помогло.
В глазах помутнело. Я все еще ничего не могла разглядеть, когда Эйбл разорвал мое платье сзади и начал осыпать мое тело тошнотворными поцелуями. От них по моей коже расплывались замысловатые созвездия из слюны.
Крик застрял в моем горле. Я могла бы кричать, но мы были слишком далеко, чтобы меня кто-то услышал, и он бы снова зажал мне рот.
Сменив тактику, я взмолилась:
Губы.
Хм?
Его язык прокладывал дорожку вдоль моего позвоночника.
Губы. Поцелуй меня в губы.
Эйбл перевернул меня и воткнулся своей эрекцией мне в живот.
Эмери Уинтроп. Так жаждет угодить. Кто бы мог подумать? Он позволил мне провести рукой по его волосам, когда я потянулась навстречу его поцелую, привстав на носочках, чтобы достать до его губ, невзирая на свой рост. Он застонал мне в губы, одна его ладонь расположилась на моей заднице, другой он отчаянно пытался расстегнуть молнию на брюках.