Лишить человека его состояния, достоинства и счастья форма искусства, и как все формы искусства, она требовала большого терпения и страданий. У меня было терпение, но я не хотел больше страдать.
Эмери Уинтроп, с другой стороны, представляла собой идеальную сопутствующую цель.
Я мог бы сломать ее дух пополам и не почувствовать ни капли вины.
Грех номер один.
Она знала о занятиях своего отца. Я подслушал, как ее родители обсуждали это в ночь, когда Рид едва не попал за решетку.
Рид вернулся домой, Эмери спряталась в своей комнате, а я снова обнаружил себя за тигриной задницей и, прислонившись к Дионису, слушал, как спорят Вирджиния, Гидеон и папаша мелкочленного Эйбла.
Если Эмери узнает, я брошу тебя, Вирджиния, и отсужу у тебя все, что есть, Картрайт, тон у него был ровный и действительно угрожающий.
Я тебя умоляю, на лице Вирджинии проявились такие эмоции, совершенно не соответствующие ее мнимому образу светской львицы, которые даже ботокс был не в силах скрыть, о на уже знает. Почему, ты думаешь, я послала ее к этому психологу? Чтобы она не дурила.
Гроссбух, с тех пор как я его украл, покидал мой нагрудный карман лишь раз, и я чувствовал, как его жар обжигал мою грудь. Эмери Уинтроп знала об афере своих родителей, и я Тем вечером я совершил две ошибки, которые не мог исправить.
Грех номер два.
В тот день, когда Комиссия по ценным бумагам и ФБР нагрянули в поместье Эмери, она, стараясь прикрыть своего отца, привела агентов в коттедж моих родителей и перечислила все наши имена: Бетти, Хэнк, Рид, Нэш. Они стояли перед почтовым ящиком за забором, пялясь в нашу дверь, но я услышал достаточно.
Я нырнул в лабиринт и достал бухгалтерскую книгу, которую спрятал, чтобы какой-нибудь уполномоченный чурбан не нашел ее.
У меня был план, как искупить свои грехи.
У меня был план, как помочь своим родителям, Истриджу, всем.
У меня был план.
Потом умер папа.
И я был виновен в этом так же, как Уинтропы.
Глава 10
Эмери
Богатство.
Никогда не осознавала, что у него есть запах, но я была вдали от Истриджа так долго, что едва узнала знакомое зловоние, когда оно ударило мне в ноздри. До прошлой недели я никогда не бывала в «Прескотт отеле». И у меня не было намерения переступать снова его порог после того, как я окончу стажировку.
Он весь бы окутан запахом богатства, от которого я так усердно хотела дистанцироваться.
Такого привлекательного. Такого хрупкого. Такого непрочного.
Богатство напоминало мне хрустальный шар. Идеальный мир, заключенный в хрупкое стекло, который разлетится вдребезги, если обращаться с ним слишком грубо. Точно так же четыре года назад рухнул мой мир.
Все говорило о богатстве: мраморный вестибюль, высокие потолки, роскошные люстры, бассейн, вынесенный на сто футов в Атлантический океан. Тот факт, что я могла представить в этом отеле свою мать, заставил меня оглянуться через плечо, как будто я вновь вернулась из туалета в бальный зал.
Адажио для струнных и приглушенный шепот лучших представителей страны, живущих своей лучшей жизнью, достигли моих ушей.
Большая часть отеля оставалась на этапе строительства, ожидая отделки, покраски, настила полов. Невозможно было понять, стоишь ты в бальном зале или где-то еще.
За последнюю неделю я помогла завершить работу в половине номеров на шестнадцатом этаже, основной части вестибюля и бального зала, где должен был состояться маскарад, о чем мой босс сообщил нам в последнюю минуту.
Мы были дизайнерами и не имели отношения к организации мероприятий. Но Шантилья рассматривала маскарад как возможность закрепить свое имя в ряду ведущих дизайнеров Америки. Я видела ее завуалированную попытку выяснить, кто есть кто в Северной Каролине на этом ускоренном строительстве отеля.
Самым ужасным было то, что Рид обещал, что я не пересекусь с Нэшем, и тем не менее я чувствовала его здесь сегодня вечером с интимной, сверхъестественной точностью, которой у меня не должно было быть.
Когда я проходила мимо группы мужчин, обсуждавших цены в Китае, мою кожу покалывало от ощущения, будто за мной наблюдают.
Я чувствовала это весь вечер: пару глаз, следивших за каждым моим шагом. Я хотела сбежать. Но мне нужны были деньги на еду, счета и кредиты.
Резко развернувшись, я не дала наблюдателю возможности скрыться раньше, чем я замечу его. Два карих глаза наблюдали за мной с третьего от меня стола. Их обладатель отсалютовал мне бокалом. Я изо всех сил пыталась разглядеть с расстояния его лицо под широкой маскарадной маской изумрудного цвета, но я знала, что это не Нэш.
Глаза не те.
Ресницы слишком короткие.
Волосы лежат слишком аккуратно.
И мурашки не бегали по моим рукам.
Никто из нас не отвел взгляда, даже когда зрение мое затуманилось и я произнесла про себя «криптоскопофилия». Желание тайком заглядывать в окна домов, когда проходишь мимо. И вот я так же очень хотела заглянуть под маску.
Незнакомец выбил меня из колеи, как будто мой мозг знал нечто, чего не знала остальная часть меня. Безрассудная. Дерзкая. Глупая. Я бы не стала спорить ни с одной из этих характеристик, когда вставала в позу, вздернув подбородок, вызывая его подойти ко мне.
Рид всегда ненавидел эти черты во мне, но я никогда не могла противостоять им. Я родилась борцом, что объясняло, почему я никогда не сдавалась и не опускала взгляд, если только меня не хватали за руку и не разворачивали лицом к стене.
Бесчисленные политики расхаживали по залу в своих туфлях от Оберси и с искусственно отбеленными улыбками, добиваясь голосов богатых избирателей, которые ожидали милостей в обмен на свои деньги. Бизнесмены, одетые в «Дормейль», переходили от группы к группе, заключая инвестиционные сделки и поддерживая деловые контракты, заключенные ранее.
Возле открытого бара светские львицы обсуждали интрижки и сплетничали о ничего не подозревающих жертвах, одетых в платья прошлого сезона. Более сотни человек находилось со мной в зале, но Шантилье удалось зажать меня в углу. Она измучила меня проблемами, которые я не собиралась решать.
Мою кожу все еще покалывало, и я боролась с искушением обернуться и посмотреть, наблюдает ли еще за мной человек в маске. Хуже я бросила ему вызов. Признаю, что за последние четыре года я стала более безрассудной. Впрочем, такой я была всегда.
Где, мать ее, икра? Шантилья размахивала руками, пока с ее плеча не соскользнула бретелька платья. Когда я попыталась избавиться от ее общества, она последовала за мной и прижала меня к стене. Твою мать! Нам нужна икра. Ее неугомонные руки указывали на толпу гостей позади. Кто облажается, если гости пожалуются на то, что нет икры? Я! Мне нужна, мать его, икра, Родес.
Она умудрялась разговаривать исключительно матом, сохраняя при этом смысл в предложениях. Ее ванкуверский акцент становился сильнее с каждым выкрикиваемым словом. Она напоминала мне Плаксу Миртл, и я не могла убежать от нее, поскольку она была моей начальницей.
Я представила себя ураганом, подобным тому, что бушует обычно снаружи, но который сейчас мечется по залу, заставляя платья промокнуть насквозь, прекращая все разговоры. Ожидая, пока тишина не заполнит мои уши и я не обрету покой. Пока не смою из бального зала всех, оставив тут лишь себя и еду.
Я произнесла про себя слово «процеллус», тронув кончиком языка нёбо, и сосредоточилась на своей раскрасневшейся начальнице. От голода у меня закололо в боку. Я попыталась побороть это ощущение и проиграла, вцепившись в плечи Шантильи немного сильнее, чем требовалось. Я развернула ее лицом к одной из официанток, которую прислало нам модельное агентство.