Относительно происхождения убумэ
(убумэ) появляется в случае, когда женщина, в утробе которой находился нерожденный ребенок, умирает и затем ее тело оказывается выброшенным в поле или погребенным ненадлежащим образом. Чтобы спасти от гибели своего ребенка и дать ему возможность появиться на свет, душа матери обретает форму и бродит по ночам, прижимая к себе своего младенца и издавая горестные стоны, оплакивая его. Убумэ выглядит обессиленной, и одежды ее от пояса и ниже пропитаны кровью
«Кийдзо дансю», или «Собрание удивительных историй» опубликовано Ибараки Тадзаэмоном в Киото в 4 год эры Дзёкё (1687)Некоторые сведения об убумэ
Из всех передаваемых из уст в уста таинственных историй те, что повествуют об убумэ, самые противоречивые и пугающие. Говорят, когда умирает беременная женщина, ее привязанность к ребенку обретает физическую форму. Она становится призраком, чье тело от пояса и ниже залито кровью, плачущим подобно птице: «обаро-о, обаро-о». Будучи знакомыми с рассказами о людях, превращающихся после смерти в подобных существ, как можем мы утверждать, что у нас имеются основания для сомнений в существовании ада? Это за гранью человеческого понимания.
«Хякумоногатари хёбан», или «Рассуждения о ста повестях о призраках» Гэнрин Ямаока, опубликовано Мотоёси Ямаокой в 3 год эры Дзёкё (1686)Наверное, я
только что проснулся.
Что это за место?
Что я делаю?
Я плыву в темноте, в жидкости, теплой, как кровь.
Я закрываю глаза.
Я открываю глаза.
Темнота.
И тишина.
Я сворачиваюсь в клубок, обнимая свои колени, и плыву в темноте.
До меня доносится голос.
На что она сердится?
Или, быть может, ей грустно?
Мне так спокойно
Я зажимаю большой палец в моем кулаке.
Мой живот открыт, внутренности обнажены.
Мои внутренности связаны с каким-то другим местом.
Теперь я чувствую:
становится немного холоднее.
Наверное, я
просыпаюсь только сейчас?
Мама?
1
На самой вершине холма там, где заканчивался пологий, казавшийся бесконечным склон, располагалась моя цель «Кёгокудо».
Дождливый сезон начала лета почти закончился, и, пока я поднимался, солнце неумолимо жгло меня своими лучами, лившимися с подернутого дымкой неба. На моем пути не было ни единого дерева и вообще ничего, что могло бы предложить свою тень. Лишь бесконечные выветренные стены, сложенные из маслянисто поблескивавшей светлой глины, тянулись по обе стороны дороги. Я совершенно не представлял себе, что находилось за ними. Возможно, там были дома, или храм, или какая-нибудь лечебница. Там, за ними, могли быть сады или парки. По здравому рассуждению, эти стены были слишком высокими и протяженными, чтобы скрывать за собой обыкновенные дома.
У дороги, поднимавшейся по склону холма, не было названия.
Впрочем, возможно, какое-то название у нее и было, просто я его не знал и никогда не пытался выяснить. Я взбирался по этому склону, ведущему к «Кёгокудо», раз в месяц нет, пожалуй, иногда и чаще, два или даже три раза в месяц уже в течение более чем двух лет. Не представляю, сколько это получалось всего подобных прогулок.
Странным образом, но мои воспоминания об этой улице и обо всем, что встречалось мне на пути, начиная от моего выхода из собственного дома и дороги до подножия холма, можно было в лучшем случае назвать расплывчатыми. Я не только никогда не знал названия улицы, идущей по головокружительному склону, я даже не мог сказать, как называлась сама местность, где он располагался; и еще меньше, чем ничего, знал я о том, что находилось за высокими глиняными барьерами.
Облако стремительно промчалось по небу, на мгновение закрыв солнце и не сделав ничего, чтобы уменьшить его жар.
Пройдя примерно две трети пути вверх по склону, я остановился, чтобы перевести дыхание.
На протяжении практически всего пути к вершине холма от главной дороги вправо и влево уходили ответвлявшиеся от нее боковые улицы. Глинобитные стены в этих местах прерывались, и за ними виднелись ряды старых сельских домов, перемежавшихся бамбуковыми зарослями. Пройдя чуть дальше, можно было заметить появлявшиеся по обе стороны дороги небольшие скобяные лавки и хозяйственные магазинчики, торговавшие всякой всячиной. Если же некоторое время продолжать идти прямо, то в конце концов можно было оказаться в самом центре оживленного торгового квартала с множеством магазинов и ресторанов, уже принадлежавшего к соседнему району.
Таким образом, «Кёгокудо» располагался ровно на границе двух районов. Возможно, адресный указатель относил его уже к следующему району это мне также было неизвестно. Одно время меня беспокоило, как клиентам удается разыскать его на городских окраинах, но, возможно, с другой стороны холма добраться до него было проще.
«Кёгокудо» это букинистический магазин.
Его хозяин мой старый друг. Я не уверен, действительно ли он интересуется коммерцией, поскольку не могу себе представить, чтобы кто-нибудь захотел купить одну из книг, заполняющих полки его магазина, по крайней мере, это точно относится к бо́льшей их части. Расположение магазина также едва ли подходит для торговли книгами. Он как-то раз говорил мне, что у него так много постоянных покупателей, что он не испытывает потребности в новых клиентах, но мне его объяснения всегда казались довольно подозрительными.
Он утверждает, что наибольшим спросом у него пользуются различные академические тексты, старинные китайские фолианты и прочее в этом роде именно та разновидность книг, от которых большинство букинистических магазинов стараются держаться на почтительном расстоянии. Он говорит, что благодаря этому всякий раз, когда нечто подобное попадает к одному из окрестных букинистов, они тотчас передают книгу ему, что делает «Кёгокудо» поистине единственным в своем роде магазином, где можно отыскать книги определенной тематики. Как только ученые и исследователи, живущие в этой местности, обнаружили это вуаля, у него образовалась стабильная клиентура. Знатоки и тонкие ценители были готовы преодолеть огромное расстояние, чтобы иметь возможность ознакомиться с его ассортиментом. Но все это, конечно же, лишь по словам самого хозяина, так что истинное положение дел всегда оставалось для меня таким же запутанным и тенистым, как бамбуковые заросли вдоль улицы.
Из вежливости я не позволял себе поинтересоваться, не будет ли надежнее обзавестись каким-нибудь дополнительным источником дохода, а сам хозяин никогда об этом не заговаривал.
По соседству с букинистическим магазином располагался ресторанчик, где подавали гречневую лапшу собу, окруженный весьма скудной бамбуковой порослью, а сразу за «Кёгокудо» начиналась роща, где находился маленький синтоистский храм. Хозяин книжного магазина издавна был также настоятелем в этом храме каннуси, то есть, иными словами, синтоистским жрецом высшего ранга; официально он являлся им по сей день и по праздникам и другим памятным датам проводил там службу и прочитывал одну-две синтоистские молитвы норито, однако я до сей поры ни разу не видел его за этим занятием.
Я поднял глаза на вывеску над дверью «Кёгокудо», которую хозяин самолично написал от руки скорописью столь экстравагантной, что невозможно было точно сказать, являлась ли эта надпись прекрасной каллиграфией или, напротив, была невообразимо ужасной; затем я пригнулся, чтобы пройти в оставленную открытой дверь. Мой друг был внутри и читал какую-то старую книгу в переплете в японском стиле[1]; его лицо застыло в привычной хмурой гримасе. Он выглядел столь мрачно и торжественно, что можно было подумать, будто у кого-то умерли родители.