Дело было в начале лета, но картина открывалась мрачная: в ландшафте преобладали заборы из колючей проволоки, припаркованные автомобили и покинутые бульдозеры. Примерно в миле от аэропорта мы въехали в промзону, где сорняки прорастали сквозь дорожное покрытие и покрывали, словно косматая шерсть, открытые дренажные канавы, а все здания были, похоже, сборные, обшитые алюминиевым сайдингом их словно нарочно подбирали под уродливый пейзаж. Проезжая тут раньше по пути в аэропорт, я непременно их видел все эти постройки на дальнем конце асфальтированного поля: несколько самых больших служили ангарами или ремонтными цехами. Но если я и видел их мельком, то столь же мгновенно позабыл; казалось, они специально спроектированы таким образом, чтобы привлекали поменьше внимания. Как и сам центр временного содержания длинная серая металлическая коробка, одноэтажное здание, переданное под управление подрядчика частной фирмы «Уэкенхат», под юрисдикцией министерства внутренней безопасности. Наш автобус затормозил на огромной парковке позади этого здания.
Тогда-то я и разглядел, что у Надеж неровная походка. В каком-то смысле впервые разглядел Надеж по-настоящему: косые лучи вечернего солнца, мерзостный ландшафт с колючей проволокой и растрескавшимся бетоном, автобус, похожий на отдыхающего зверя, то, как Надеж изгибала тело, компенсируя свой изъян. Завернув за угол, мы подошли к фасаду железного здания, где увидели большую толпу: все стояли в длинной очереди. Люди держали в руках пластиковые пакеты и небольшие коробки, а у головы очереди охранник громко объяснял супругам, которые, похоже, в английском были не сильны, что для свиданий пока не время до начала еще десять минут. Охранник делал из своего раздражения целый спектакль, а пара смотрела одновременно пристыженно и недовольно. «Гостеприимные» встали в ту же очередь, состоявшую, похоже, из недавних иммигрантов: африканцев, латиноамериканцев, выходцев из Восточной Европы, азиатов. Иначе говоря, из тех, кто имел причины навещать кого-то в центре временного содержания. Немолодой мужчина кричал в сотовый телефон по-польски. Дул прохладный ветер, скоро превратившийся в холодный. Двадцать пять минут очередь не двигалась, потом стронулась с места, и мы, каждый в свой черед, предъявили документы, прошли через рамку металлодетектора, и нас проводили в зал ожидания. По-видимому, все, кроме «Гостеприимных», пришли повидать родственников. Надзиратели здоровенные, скучающие, грубые, даже не притворявшиеся, что работа им нравится, препровождали посетителей, по шесть человек кряду, в двери за постом охраны на сорокапятиминутные свидания. Ожидавшие своей очереди в основном молчали, глядя в пространство. Никто ничего не читал. В зале ожидания точь-в-точь чистилище не было окон, горели яркие люминесцентные трубки: казалось, они высасывают из помещения последний воздух. Я вообразил, как снаружи, над бетонной пустошью, заходит солнце.
Надеж уже исчезла за внутренними дверями. Она приехала в центр не первый раз, двух задержанных навещала регулярно женщину и мужчину. Она попросила о свиданиях с обоими, назвав их имена. Я вошел со следующей группой: нам предстояло повидаться с задержанными, отобранными для нас администрацией. Зал свиданий был обставлен, как и следовало ожидать, кое-как: ряд узких кабинок, каждая посередине разделена листом плексигласа, с обеих сторон стулья, на уровне лица в перегородке дырочки. Мужчина, усевшийся напротив меня, улыбнулся широко, белозубо. Молодой, в оранжевом комбинезоне, как и все остальные задержанные. Я представился, и он сразу же улыбнулся и спросил, не африканец ли я. Он был хорош собой, выглядел потрясающе таких красавцев я никогда в жизни не видывал. Изящные скулы, темная, ровная кожа, а белки глаз такие же ослепительные, как и его белые зубы.
Первым делом он спросил (возможно, зная, что я приехал с «Гостеприимными»), христианин ли я. Я замялся, а потом сказал: «Предполагаю, да». «О, сказал он, я рад этому, потому что я тоже христианин, я верующий в Иисуса. Итак, вы будете за меня молиться? Помолитесь, пожалуйста». Я сказал, что буду за него молиться, и начал расспрашивать, как живется в центре временного содержания. «Не так плохо, не так плохо, как могло бы быть, сказал он. Но я от всего этого устал, хочу, чтобы меня выпустили. Я здесь уже больше двух лет. Двадцать шесть месяцев. Они только что закончили с моим делом, и мы подали апелляцию, но ее отклонили. Теперь меня отправляют обратно, но дату не сказали всё это ожидание, ожидание».
Говорил он не самым печальным тоном, но был разочарован это я заметил. Он устал надеяться, но в то же время, казалось, был бессилен погасить свою сердечную улыбку. В каждой его фразе сквозила некая кротость, и он торопливо принялся рассказывать, как так вышло, что он оказался под замком в этой большой железной коробке в Куинсе. Я поощрял его, просил прояснить детали, со всем сочувствием, на какое только способен, выслушивал историю, которую ему слишком долго пришлось держать при себе. Он был хорошо образован, по-английски говорил без заминки, и я его не перебивал пусть говорит. Он слегка понизил голос, придвинулся к стеклу и сказал, что в детстве название «Америка» никогда не было для него чем-то по-настоящему далеким. В школе и дома его учили, что у Америки с Либерией особые отношения, как у дяди с любимым племянником. Даже у названий было фамильное сходство: Либерия, Америка, по семь букв, три буквы совпадают. Америка твердо угнездилась в его мечтах, была в абсолютном центре его грез, и, когда началась война и всё стало рушиться, он был уверен, что придут американцы и всё уладят. Но этого не произошло; американцы по каким-то своим соображениям не решились прийти на помощь.
Примечания
1
В оригинале: Death is a perfection of the eye. Этой фразе посвящена объясняющая статья автора, напечатанная в New York Review of Books, в которой Коул приводит свою переписку с переводчицей романа на немецкий. Смысл эпиграфа в том, что столкновение героя со смертью делает его зорче, поэтому «глаз» можно заменить на «зрение», а в «совершенствовании» кроется оттенок завершенности, финального совершенства, как в немецком слове Vervollkommnung. Здесь и далее примечания переводчика.
2
Тахар Бен Желлун известный марокканский писатель, пишет на французском языке. В изданиях на русском его фамилию также транслитерировали как Бенджеллун и Бенжеллун.
3
Повидимому, здесь автор употребляет не музыкальный термин «фуга», а термин психиатрии. Фуга в авиационной медицине приступ двигательного возбуждения с помрачением сознания и нарушением памяти. Диссоциативная фуга редкое диссоциативное психическое расстройство, характеризующееся внезапным, но целенаправленным переездом в незнакомое место, после чего человек полностью забывает всю информацию о себе, вплоть до имени.
4
«О, ель» (нем.) знаменитая немецкая рождественская песня.
5
У. Ленгленд. Видение о Петре-Пахаре (пер. Д. Петрушевского).
6
«Нация ислама» религиозно-политическое движение афроамериканцев, основанное в 1930 году в Детройте.
7
Традиционная африканская одежда.
8
Чочкес (американский сленг) «безделушки». Восходит к идишскому слову, заимствованному из славянских языков (ср. рус. цацки).
9
«Ливерикэб» в Нью-Йорке автомобиль с водителем, официально арендуемый только по предварительному заказу, с фиксированной стоимостью поездки. Мэрия запрещает ливери-кэбам брать пассажиров без заказа, но водители часто нарушают запрет.