Чернозуб пробрался сквозь толпу к большой канаве, на краю которой даже в этот час, даже при всем ожесточении дебатов, тужась, сидели страдальцы.
Когда он вернулся к лагерному костру, вокруг него стояла такая плотная стена людей, что пробиться сквозь нее было невозможно. Вождь Кузнечиков продолжал говорить. Чернозуб горел в очередном приступе лихорадки и чувствовал сильную слабость. С трудом подтянувшись на руках, он забрался в фургон, завернулся в одеяло и уснул. Откуда издалека до него доносился грохот барабанов и торжественно‑воинственные «тра‑та‑та».
Этой ночью, когда Чернозуб спал, к нему впервые за неделю явился Амен I. Старик предстал перед ним в облике кугуара. «Всегда ли у него была морда хищника?» – подумал Чернозуб во сне. Да конечно же! И Эдрия тоже была здесь. Улыбаясь, она держалась рядом со Спеклбердом, восседая на белом коне, как Фуджис Гоу; но нет, ряса ее была распахнута, и то, что он принял за белого коня, было сиянием, исходившим из тех ее ворот, в которые он однажды…
Кто‑то потряс его за ногу. Это был Аберлотт.
– Мы уходим, – сказал он.
– Уходите? Кто уходит? – садясь, простонал Чернозуб. Аберлотт висел на задке фургона, просунув в него голову. Физиономия его была размалевана. Сальные волосы убраны назад и заколоты. За его спиной Чернозуб видел небо цвета серого металла. Он слышал, как, переступая с ноги на ногу, фыркают лошади, как смеются и переругиваются всадники. И как неподалеку лают собаки.
– Они всю ночь были на ногах, – сказал Аберлотт. – Когда ты пошел спать, состоялось еще одно собрание. Но только между вождями. Папу отослали.
– Отослали?
– Вушину разрешили слушать, но и его выставили, когда он выразил несогласие.
Чернозуб был потрясен. Никто и ниоткуда не мог выставить Вушина.
– Выставили? – переспросил он. У Чернозуба все еще кружилась голова, он полубодрствовал, полубредил, не в силах вернуться из своего сна с кугуаром. Сев, он со странной мгновенной ясностью осознал, что вся его жизнь после ухода из аббатства, после встречи с Коричневым Пони, в сущности, является сном. Но почему же Спеклберд, а не Коричневый Пони все время приходит к нему во снах? Потому что он был в той реальности, которая сейчас казалась ему сном.
Аберлотт ухмыльнулся и пожал плечами.
– Ну, не совсем выставили, но попросили удалиться.
Чернозуб выбрался из фургона. Дождевые тучи, которые день за днем ползли по небу, исчезли, и в лагере было светло как днем, хотя солнце еще не встало.
– Берут всего лишь по небольшой группе из каждой орды, всего человек триста, – слишком громко сообщил Аберлотт. – Остальные направляются на юг с Ксесачем дри Вордаром – брать штурмом Ханнеган‑сити. И я с ними!
– Но ты же в папской гвардии!
– И папская гвардия уходит. Вся, кроме Вушина. И, кроме того, не папа дал мне вот это! – Аберлотт разжал пальцы. На ладони, где прошлой ночью лежали три пустые гильзы, сейчас их было шесть, и все полные; все были с одного конца снаряжены темными головками пуль, словно готовыми рвануться к цели.
– Значит, пока! – гневно бросил Чернозуб. Завернувшись в рясу и ежась от утреннего холодка, он поспешил к выгребной яме. Присев на корточки, он сквозь кусты видел, как сотни людей подтягиваются, перекрикиваются, испускают газы, смеются.
Тра‑та‑та! Кто‑то возился с собаками, кто‑то – с лошадьми. Туманная дымка, которая последние несколько дней висела над лагерем, пронизанная дождем и испарениями леса, поднялась и исчезла, а небо на востоке просветлело. Почти тысяча воинов, двинувшись в путь, пересекали ручей, и многие из них колотили по металлическим бокам фургонов, чтобы послушать, как они звенят.
– Он взял с собой всех здоровых, – пробормотал Чернозуб.