Тем временем, покряхтывая и отдуваясь, читарь выудил из бархатного камзола бумаги, встряхнул их и уставился перед собой. Он жевал губами и ждал, но, так и не дождавшись тишины, выкрикнул удивительно чистым, пронзительным голосом, больше подходившим искреннему миротворцу, чем лживому старому чтецу.
Сегодня праздник! День высочайшей Божьей справедливости! Сегодня мы празднуем победу над нечистью! Каждый суд над слугой дьявола победа Бога и нас, его служителей. Хвала Святой инквизиции!
Хвала Святой инквизиции! проревела толпа.
Великое зло не дремлет! Едва сомнения сменяют веру властвует Сатана. Душа без Бога служит демонам и пороку.
Сжечь, сжечь! вопила толпа.
Она, верещал читарь, хохотала даже под пытками! Это ли не доказательство её сатанинской души? Ей помогает сам дьявол!!!
Сжечь! надрывалась площадь.
Читарь довольно хмыкнул, ведьма же смущенно замерла.
Обожаю это, прошептала она, прекрасно излагает! Я в восторге! Сколько внимания! Сколько чуткости! Прекрасные люди, Анаис не сводила взгляда с толпы божьих слуг, желающих ей смерти. Сколько же у моего отца учеников! Его школа растет. Пожалуй, только ей, ведьма высмотрела в толпе заплаканную девушку, ей меня жаль. Но что она может? Меня ненавидят тысячи! Желайте желайте мне смерти и учите этому своих детей тогда они научат страху и ненависти своих!
Вельможа воздел руку к небесам. Всё больше напоминая церковного проповедника, он продолжал возмущенно и величественно вещать о ведьминском беззаконье. Этот громогласный монолог был слышен каждому, кто глазел на него, стоя подле его «бархатных» толстых ног, или в гуще человеческих тел, или по самому краю площади вдоль домов, высовывался из окон или восседал на крыше, не желая пропустить ни одного мгновения предстоящего зрелища. И если бы кому-то в тот момент вздумалось заткнуть уши и взглянуть на безмолвно открывающего рот уродливого здоровяка, то он бы понял, за что держат в инквизиции эту страшную образину: его исключительный голос был способен завораживать разум.
И тогда ведьма обездвижила графа Маро колдовским обрядом, связала его руки и ноги и надругалась на ним! Неделю она держала его в своем доме и принуждала к грязным утехам. Всё это время граф находился в беспамятстве. К счастью, он мало что запомнил. Когда сознание возвращалось к нему, злодейка вновь требовала бесстыдств, угрожая ему кинжалом. Месье Маро умолял прекратить издевательства, но эта развратная женщина лишь зло насмехалась и продолжала опаивать графа колдовским зельем под видом винного напитка, для туманной дурноты.
Бедный, бедный Маро надо же так страдать! Невероятное мучение! Немыслимое! шептала Анаис.
Спустя неделю зелье накопилась внутри графского тела и проникло в разум, вещал читарь. От этого месье Маро совершенно обезумел. Он стал немощной куклой. Сам того не ведая, граф превратился в орудие расправы над собственной женой. Бесстыжая ведьма приказала ему взять бутылек с отравой и вылить его в суп графини. Граф почти не помнил того разговора, но заверил суд в том, что ведьма убедила его: это снадобье для молодости.
Для молодости и красоты, тупица! процедила Анаис.
Но, как оказалось, там находилась ядовитая ведьминская слюна! На следующий день бедняжке графине сделалось худо. К вечеру она умерла. Граф на исповеди покаялся и рассказал о случившемся падре. Благодаря месье Маро, его чистейшему сердцу, желанию наказать убийцу жены Инквизиция сегодня празднует очередную победу. Теперь мы вздохнем с облегчением. Бесовское отродье через четверть часа окажется на костре.
Толпа заревела от радости.
Триумф глупости, усмехнулась Анаис.
Улыбаешься? раздалось глухое мяуканье поблизости.
Возле деревянной балки на булыжных камнях сидел черный кот. Животное безучастно водило головой, жмурилось и изредка разевало пасть.
Где тебя носит? Чуть всё не пропустил, зашептала Анаис.
Да, казнь и впрямь обещает быть захватывающей, мяукнул кот. Белла здесь, Мартина тоже и Эрик хотя я сам его не видел, врать не буду.
Это зачем? удивилась Анаис.
А ты еще не поняла? Пришли проститься: все-таки сестры, брат.
Что ты несешь? Зачем со мной прощаться? нервно спросила Анаис.
Ты нарушила отцовский запрет, тебе это так не оставят.
Мартиш, прекрати, ничего не будет, папа́ не знает.
Знает, уверенно заявил кот. Сатана всё знает.
Ведьма благодушно закатила глаза и громко рассмеялась. Она хохотала и хохотала, пока её взгляд не остановился посреди толпы.
Белла, одними губами проговорила она, меняясь в лице: воодушевление сменилось растерянностью. Её плечи содрогнулись, ноги ослабли, а глаза стали темными, будто разум наполнился туманом и глухотой. Голоса стали отдаляться, делаясь отголосками; перед глазами понеслись черные вихри, уносящие в темноту воздух, свет и людей. Ее внезапный страх осчастливил всех, кто так долго этого ждал.
Что же ты не радуешься, ведьма? спросил палач, подталкивая пленницу в плечо. Самое время хохотать.
На непослушных ногах Анаис спустилась на землю и подошла к обложенному хворостом высокому бревну. Рослый страж стиснул её плечи веревкой, накрепко привязав к деревянной опоре.
Ты разозлила отца, Анаис, зашипел ей в спину женский голос.
Он предупреждал ты ослушалась, продолжил другой.
Мартиш, еле слышно позвала ведьма и закрыла глаза, беги беги к нему, может быть, ты успеешь беги, Мартиш, проси за меня.
Поздно, Анаис, промурлыкал кот.
Беги в собор, Мартиш, еле слышно говорила Анаис, там, на барельефе, у главного входа, возле Архангела с весами, очередь в ад, ты знаешь Попроси прислужника наклонить весы и пустить тебя в преисподнюю скажи ему: «Исчадие Мартиш, к царю. Это срочно». Беги
Мартиш оглянулся, немного помедлил, посмотрел на голые ступни хозяйки, безвольно висевшие над сухими вязанками, и шмыгнул в густую толпу.
Тем временем вельможу спустили с подмостков. Не дожидаясь исхода, он уселся в поджидавшую его повозку.
Началась суматоха: пробираясь к кострищу, зрители наседали друг на друга и давили соседей, толкаясь локтями.
Отправляйся в Тартар, выкрикнул кто-то.
Адских мук тебе, ведьма!
Поделом, грешница!
Что вы сделали с собой? Что вы делаете друг с другом? прошептала Анаис, и по ее щекам покатились слезы. О тебе плачу, папа́ Я такая же, как и они, не внемлю твоим урокам, я возвращаюсь домой.
Палач медлил. Он уже давно держал в руках факел и мог в любую секунду опустить его на сухие ветки, но стоял у кострища, вытянув вперед руку, и ждал.
Люди бесновались, они выкрикивали ругательства, призывали начинать, но слуга инквизиции стоял неподвижно. Впору было звать дирижера. Одним жестом он бы успокоил толпу.
Сжечь, сжечь, подсказал им палач.
Сжечь, подхватили первые ряды, сжечь, сжечь, неслось разноголосо за ними.
Сжечь, заревело скопище, повторяя слово наперебой.
Сжечь, сжечь, скандировала уже вся площадь.
Палач, широко расставив ноги, поднял факел высоко над головой. Переполненная народом площадка перед ратушей, все прилегающие улочки и крыши домов поблизости, все балконы и ложи, заполненные людьми, стали единым организмом, знавшим только одно слово. Обходя привязанную пленницу, убийца Анаис поджигал сухие ветки смертельного костра и слышал, как без малого сто тысяч человек подбадривают его.
В стороне от скопища, напротив холста на деревянной подставке, стоял бородатый человек. Поглядывая на ведь-минский костер, художник водил по холсту кистью и иногда выставлял вперед руку, чтобы, прикрыв один глаз, примериться к чему-то деревянной палочкой помазка.
За его спиной всхлипывала невысокая девушка. Не в силах смотреть на оранжевое пламя с черным дымным хвостом, она стояла отвернувшись и спрятав в руках лицо. Из мокрых глаз сочились капельки слез, проталкивались к скулам, текли мимо круглого подбородка до длинной шеи.