Саймон медленно, очень медленно двинулся и поместился рядом с Джоном Кеогом. Он видел, что Отто наблюдает за ним, полный боли и сострадания, а также и… да, зависти. Поскольку Отто сам не был человеком, он знал то, о чем другие могли только подозревать.
Лицо Курта казалось вырезанным из камня. Насос с раствором прервал свой правильный ритм, но затем заработал снова.
Саймон Райт спокойно погрузился во тьму.
Это имя включило цепную реакцию, и он вспомнил все. Память вернулась к нему резко, ударила его, разодрала, он почувствовал страх, физическую тревогу, потом беспорядочные удары сердца, болезненное сокращение основных нервных узлов тела.
– Подними руку, Саймон. Подними правую руку.
Голос Курта звучал напряженно, и Саймон понял: Курт боится, что операция прошла неудачно.
Неуверенно, как ребенок, еще не научившийся координировать движения, Саймон поднял правую руку, а потом левую. Он долго смотрел на них и медленно уронил. Капли соленой влаги защипали ему глаза, и он узнал слезы.
– Все хорошо, – сказал Курт, еще не вполне успокоившись. Он помог Саймону поднять голову и поднес к его губам стакан. – Можешь пить? Это рассеет туман и придаст тебе силы.
Саймон пил, и его восхищал сам процесс питья. Снадобье боролось с эффектами анестезии. Зрение и слух прояснились, он мог контролировать свой разум. Некоторое время он не двигался, привыкая к почти забытым ощущениям тела.
Мелочи. Свежесть простыней, прикасающихся к телу, тепло, воспоминание о сне. Он вздохнул, и это тоже было чудесно.
– Дай мне руку, Куртис. Я попробую встать.
Курт встал с одной стороны. Отто с другой, чтобы поддержать Саймона. И Саймон Райт в теле Джона Кеога, встал со стола и стоял – новый, новорожденный человек.
Харкер, стоящий в дверях, потерял сознание.
Саймон смотрел на него, на крепкого сильного человека, с побледневшим, болезненным лицом, лежавшего на полу, и пробормотал с оттенком совершенно человеческой жалости:
– Я ему говорил, что это будет нелегко.
Он не думал, что это ужасно трудно.
Сколько вещей надо было узнать заново! Он привык к невесомости, к свободе движений, не требующих никаких усилий, и крупное мускулистое тело, в котором он теперь жил, казалось ему тяжелым и неловким, удручающе медлительным. Им было очень трудно управлять. Вначале, когда он пытался ходить, он так качался, что ему приходилось цепляться за что попало, чтобы не упасть.
Чувство равновесия должно было подвергнуться полнейшей переделке.