Он долго расшаркивался и раскланивался, благодаря нас за внимание, извинялся, что плохо читает, что у него болит горло и так далее, пока мы не потеряли терпение и не велели приступить к делу.
Кашлянув, он начал.
ВОЙНЫ НЕ БУДЕТ
Стоя под невидимым защитным куполом, он смотрел, как прозрачный свинцовый гроб задвигают в ячейку обелиска.
Сквозь стенки гроба он видел лежащего внутри мальчика. Мальчик в черном костюме, волосы гладко причесаны.
Мрачные могильщики в темных комбинезонах задвинули гроб до упора, дверца секции 23031975 закрылась, электронный замок тихо щелкнул.
Жена стояла рядом в плаще серебристого цвета, бледна, лицо опухло. Глаза два синих озера, полных печали.
Она не ответила на его взгляд. Молча смотрела, как могильщик нажимает красную кнопку слева от ячейки.
Все. Их сына кремировали.
Он поднял глаза.
Черный, матово блестящий обелиск тянулся вверх на высоту шестиэтажного дома. На кладбище этих обелисков больше сотни. Тысячи урн с прахом. По защитному энергетическому куполу стекают холодные струи октябрьского дождя.
Дома жена молча сбросила мокрый плащ, отправилась на кухню. Он стоял в коридоре с белыми стенами, бессильно опустив руки, и слушал, как она включает кофеварку.
Нужно что-то сказать, а слов нет. Нужно что-то сделать, как-то ее успокоить или лучше ее сейчас не трогать? Черт его знает, он никогда не понимал, что делать в таких случаях. Ужасная правда заключается в том, что ему самому необходима поддержка, его сердце тоже разрывается от боли.
Еще более ужасная правда: ему не хочется искать утешения у жены, прижаться к ней, обнять. Женщину такие вещи успокаивают, мужчине же все эти объятия как мертвому припарка. В первую очередь ему хотелось пропустить пару стаканчиков. А потом оказаться за девяносто километров от этого дома из стекла и стали, где воздух пропитан болью и отчуждением. Уехать в научный центр. И с головой окунуться в лабораторные исследования.
Вместо этого он со вздохом отправился на кухню.
Кухня встретила его блеском хромированных поверхностей и красноречивой тишиной.
Жена стояла у большого панорамного окна, выходящего на маленький сад в японском стиле. По стеклу текли струи дождя. Искривленные сакуры роняли белые лепестки на узкие бетонные дорожки. В руке жена держала чашку кофе.
Наташа
Она не ответила. Он почувствовал усталость и раздражение. Не считает же она его виноватым!
Он снова позвал ее по имени.
Не оборачиваясь, она сказала тусклым голосом:
В этом нет души, тебе не кажется?
В чем?
Он говорил таким же тусклым голосом, почему-то скрывая радость от того, что она заговорила первой.
Кремация. Все слишком чисто. Стерильно. Раньше можно было прийти на могилу, принести цветы.
Она глотнула кофе. Когда заговорила вновь, в ее голосе звучала усталая насмешка:
Человечество научилось лечить любые болезни. СПИД. Рак. Врожденный порок сердца. Только в одном случае медицина осталась бессильной. Опухоль мозга. Так глубоко, что невозможно оперировать. Даже с самой продвинутой лазерной аппаратурой. И именно это с ним и случилось.
Он хмуро молчал.
Мне хочется грустить, продолжала она. Вместо этого я злюсь. Потому что ничего не понимаю. Я не понимаю, почему он умер, и не понимаю, зачем он родился. Ты помнишь, как мы радовались? Два дня отмечали. Идиоты.
Она повернулась к мужу. Ее глаза были сухими.
В наш век нелепо верить в бога. Но я верю. Должно же быть что-то лучшее, чем мы? Так вот: я не понимаю, зачем бог сначала дал нам ребенка, а теперь забрал.
Он наконец решился приблизиться, но жена отвернулась.
Оставь меня, пожалуйста. Я хочу побыть одна.
Через десять минут его пневмокар бесшумно мчался над поверхностью шоссе к мерцающему впереди призрачному городу. Он подумал: может, Наташа вовсе и не хотела, чтобы он уходил. Может, это был один из тех моментов, когда женщина говорит «уходи», а сама ждет, что ее обнимут. Он никогда не умел различать.
Он проработал весь день и вернулся домой к десяти вечера.
Жена была в спальне. Лежала в полной темноте, одетая. Когда он вошел, трубки на стенах озарились розово-голубым сиянием.
Он лег рядом, и трубки погасли.
Ты помнишь, я говорил тебе, что американцы семьдесят лет назад послали за пределы Солнечной системы космический зонд со встроенным диском. На нем была записана информация о человеческой цивилизации?
На него еще записали песню «Битлз» «She Loves You»?
Да. Она до сих пор звучит в космосе в виде радиосигнала, конечно.
Забавно. Ну и?
Сегодня мы запустили свой.
Ты мне об этом не рассказывал.
Это секретный проект.
Тогда зачем сейчас рассказываешь?
Он обнял ее.
Подбором информации, которую записывали на встроенный диск, занимался я. Сегодня, за час до завершения работ, я кое-что сделал. Тайком.
Что?
Помнишь колыбельную, которую ты пела нашему мальчику?
Она вздрогнула.
У меня есть запись. Я храню ее в ящике рабочего стола.
Он облизнул губы.
Я записал ее на диск. Теперь она вечно будет звучать там, в космосе.
Спустя несколько секунд она сжала его руку
Как всегда, плазмоиды напали неожиданно.
Все знали, что они живут на звездах, но никто не знал, как они перемещаются в пространстве.
Вот и теперь они возникли словно ниоткуда. Сотни, тысячи разумных огненных шаров атаковали боевой корабль, патрулирующий созвездие Орла.
Десятки этих ублюдков буквально пролетели сквозь обшивку корабля, оставив в ней дыры одни меньше детского кулачка, другие диаметром с огромный метеорит.
Когда началась разгерметизация, система безопасности тут же задраила все люки, начисто отрезав отсеки друг от друга. Все члены экипажа, скорее всего, погибли. Лейтенант Иванов выжил только потому, что в момент нападения находился возле шлюза. В туалете.
Выскочив оттуда, он успел лишь натянуть скафандр, а запрыгнуть в челнок времени не хватило.
Корабль начал разваливаться на куски.
И вот теперь он, единственный выживший, плывет в открытом космосе, все больше отдаляясь от обломков корабля. Матушка-Земля тоже превратится в кучу обломков, когда плазмоиды до нее доберутся. Все прочие звездные расы они уже поработили, а самых непокорных уничтожили.
А люди самые-самые непокорные. Пощады им не будет.
Иванов попытался с кем-нибудь связаться. Отвечала ему мертвая тишина.
Других кораблей поблизости нет. Он обречен. Кислорода хватит на пару часов. Потом мучительная смерть.
Звезды горели ярко, как уличные фонари. Справа виднелись две планеты, необитаемые. Совсем рядом метались в пустоте плазмоиды. Впрочем, «метались» неверное слово. Они исчезали в одной точке пространства и появлялись в другой. Время от времени какой-нибудь из них подлетал к звезде, после чего становился крупнее и ярче.
«Они пьют энергию звезды, как лошади из реки».
Прошло больше часа. Дышать становилось труднее. Лейтенанту показалось, он слышит голоса. Детские. Целый хор. Голоса доносились из центра звезды. Дети пели какую-то страшную, зловещую считалочку, вроде «Буду резать, буду бить».
Потом он увидел сад. Прямо в космосе, среди звезд расцвели яблони, вишни, появился английский розарий. Розы всех цветов: белые, красные, розовые, желтые, желто-красные.
Лейтенант понял, что плачет.
Красота-то какая, прошептал он. Спасибо, господи, спасибо.
Один из плазмоидов пролетел сквозь розарий, и сад исчез.
Детскую колыбельную, которую исполнял нежный женский голос, лейтенант тоже сначала принял за галлюцинацию.
Мальчик мой, спокойно спи,
Сладкие пусть снятся сны.
Ты ночной не бойся тьмы,
Мама рядом, нет беды
Мама? позвал он.
Т-ш-ш, сказала она, а потом ее нежная рука погладила его по щеке.
Настоящая мать редко его гладила. А когда гладила, он ничего не чувствовал. Ее руки казались грубыми и холодными.