Я никогда не отличалась особой общительностью, но теперь активно предпочитаю одиночество. Такой режим больше подходит мне: на работу я добираюсь сама; Мэри лицо фирмы, она отвечает за разговоры с покупателями и делает так, чтобы им захотелось вернуться к нам. А я прячусь.
Выпекание хлеба для меня форма медитации. Я получаю удовольствие от разрезания пухлых комков теста, скатывания полученных кусков в шары и взвешивания на весах, чтобы получился совершенный по форме и объему крестьянский хлеб. Мне нравится, как извивается змеей багет под моими руками, когда я раскатываю его. Я люблю слушать, как вздыхает поднявшийся хлеб, когда я начинаю его обминать. Мне весело от того, как поджимаются мои пальцы в сабо и вытягивается шея, когда я перегибаю пополам пласт теста. Мне приятно знать, что никто не позвонит и не оторвет меня от дела.
Я уже с головой погружена в изготовление ежевечерней стофунтовой партии продукции, когда Мэри возвращается со своей плантации и начинает закрывать магазин. Сполоснув руки над промышленных размеров раковиной, я стягиваю с головы шапочку, которой прикрываю волосы во время работы, и выхожу в торговый зал. Рокко застегивает молнию на мотоциклетной куртке. Сквозь витринные окна я вижу зарницу, аркой подсветившую сизое, как синяк, небо.
Увидимся завтра, говорит Рокко. Если только мы не умрем во сне. / Что за путь пройти предстоит.
Я слышу лай и понимаю, что в пекарне кто-то есть. Единственный посетитель это мистер Вебер из моей группы скорбящих со своей крошечной собачкой. Мэри сидит рядом с ним с чашкой чая в руках. Заметив меня, он с трудом привстает со стула и неуклюже кланяется:
Здравствуйте еще раз.
Ты знаешь Джозефа? спрашивает Мэри.
Группа скорбящих как анонимные алкоголики: нельзя никого выдавать без разрешения.
Мы встречались, отвечаю я, стряхивая волосы вперед, чтоб занавесить лицо.
Такса на поводке подходит ко мне и лижет пятнышко от муки на моих брюках.
Ева, с укоризной произносит старик, веди себя прилично!
Ничего, отвечаю я и с облегчением присаживаюсь на корточки, чтобы погладить собаку. Животные никогда не пялятся на меня.
Мистер Вебер продевает запястье в петлю на конце поводка и встает.
Я задерживаю вас, не даю уйти домой, извиняющимся тоном говорит он Мэри.
Вовсе нет. Мне приятно побыть с вами. Она смотрит на чашку старика, все еще на три четверти полную.
Не знаю, что заставляет меня сказать то, что я говорю. Вообще-то, у меня много работы. Но начинается дождь, да не просто дождь настоящий ливень. На парковке стоят только «харлей» Мэри и «приус» Рокко, а это означает, что мистер Вебер либо пойдет домой пешком, либо поедет на автобусе.
Вы можете подождать автобус здесь, произношу я.
О нет, отвечает мистер Вебер. Это будет навязчиво.
Я настаиваю, подключается Мэри.
Старик благодарно кивает и снова садится. Обхватывает руками чашку с кофе, а Ева растягивается у его левой ноги и закрывает глаза.
Доброй ночи, говорит мне Мэри. Пеки от души.
Вместо того чтобы остаться с мистером Вебером, я иду вслед за Мэри в заднюю комнату, где она хранит свое байкерское обмундирование на случай дождя.
Я не смогу убрать за ним.
Ладно, произносит Мэри, делая паузу в надевании кожаных штанов.
Я не обслуживаю посетителей.
На самом деле, когда в семь утра я вываливаюсь из пекарни и вижу в магазине бизнесменов, покупающих бейгели, и домохозяек, сующих хлеб в хозяйственные сумки из переработанных материалов, то всегда немного удивляюсь тому, что за пределами моей промышленной кухни, оказывается, есть жизнь. Наверное, так ощущает себя пациент, которого после остановки сердца электрошоком вернули к жизни и сразу забросили в самую ее гущу слишком много информации и сенсорная перегрузка.
Ты сама предложила ему остаться, напоминает Мэри.
Я ничего о нем не знаю. Вдруг он попытается обокрасть нас? Или еще что похуже?
Сейдж, ему за девяносто. Думаешь, он способен перегрызть тебе горло своими зубными протезами? Мэри качает головой. Джозеф Вебер ближе всех к тому, чтобы его канонизировали при жизни. В Вестербруке его все знают: он был детским тренером по бейсболу, организовал уборку Риверхед-парка, преподавал немецкий в старшей школе зиллион лет. Он для всех как милый приемный дедушка. Не думаю, что он тайком проберется на нашу кухню, подкрадется к тебе со спины и вонзит в тебя нож.
Никогда о нем не слышала, бурчу я себе под нос.
Это потому, что ты живешь, как в норе, говорит Мэри.
Или на кухне.
Когда спишь весь день, а ночью работаешь, у тебя нет времени на газеты и телевизор. Об убийстве Усамы бен Ладена я узнала через три дня.
Доброй ночи. Мэри наскоро обнимает меня. Джозеф безобиден. Правда. Самое худшее, что он может сделать, заговорить тебя до смерти.
Я смотрю, как она открывает заднюю дверь пекарни, пригибает голову под натиском ливня и, не оглядываясь, машет мне рукой. Я затворяю дверь и щелкаю замком.
К моменту, когда я возвращаюсь в пекарню, кружка мистера Вебера пуста, а собака сидит у него на коленях.
Простите, говорю я. Рабочие вопросы.
Вы не обязаны развлекать меня. Я знаю, у вас много дел.
Мне нужно сформовать сотню хлебов, обварить кипятком бейгели, наполнить начинкой биали. Да, можно сказать, что я занята. Но к собственному удивлению, я слышу свой ответ:
Они могут подождать пару минут.
Мистер Вебер указывает рукой на покинутый Мэри стул:
Тогда прошу вас. Садитесь.
Я сажусь, поглядывая на часы. Через три минуты сработает таймер, тогда мне придется вернуться на кухню.
Ну видимо, нам придется переждать погоду.
Мы всегда этим занимаемся, отвечает мистер Вебер. Слова его звучат так, будто он отрывает их от струны: четко, резко. Но сегодня нам предстоит пережидать плохую погоду. Он смотрит на меня. Что привело вас в группу скорби?
Я встречаюсь с ним взглядом. В группе у нас существует правило: мы не обязаны делиться своей проблемой, если не готовы. Очевидно, что мистер Вебер сам к этому не готов, и с его стороны нетактично просить другого человека сделать то, чего сам он делать не желает. Но ведь мы с ним сейчас не в группе.
Моя мать И я повторяю то, что сказала всем скорбящим: Рак.
Старик сочувственно кивает.
Сожалею о вашей утрате, сухо произносит он.
А вы? спрашиваю я.
Он качает головой:
Всего не перечесть. (Я не знаю, как на это реагировать. Моя бабушка всегда говорит, что она уже в том возрасте, когда ее приятели мрут как мухи. Думаю, для мистера Вебера это тоже верно.) Вы давно печете хлеб?
Несколько лет, отвечаю я.
Это необычная профессия для молодой женщины. Не предполагает общения.
Он что, не заметил, как я выгляжу?
Она мне подходит.
Вы отлично справляетесь.
Хлеб может печь любой, говорю я.
Но не каждый сделает это хорошо.
С кухни раздается звонок таймера; он будит Еву, собака гавкает. Почти одновременно с этим витрины пекарни прорезает свет фар, к остановке подъезжает автобус.
Спасибо, что позволили мне обождать здесь, благодарит старик.
Не за что, мистер Вебер.
Лицо его смягчается.
Прошу вас, зовите меня Джозеф.
Он сует Еву под полу плаща и открывает зонтик.
Возвращайтесь к нам поскорее, говорю я, потому что знаю: так сказала бы Мэри.
Завтра, объявляет старик, будто мы договариваемся о свидании.
Выходя из пекарни, он прищуривается от яркого света автобусных фар.
Несмотря на сказанное Мэри, я убираю его грязную чашку с тарелкой и при этом замечаю, что мистер Вебер Джозеф забыл свой маленький черный блокнот, в котором всегда что-то пишет, когда сидит здесь. Блокнот перехвачен резинкой.
Я хватаю его и выбегаю под ливень. Сразу плюхаюсь ногой в гигантскую лужу, вода наполняет мои сабо.
Джозеф! кричу я, волосы мигом облепляют голову. Он оборачивается, круглые глазки Евы выглядывают из-под полы его плаща. Вы оставили это.