Почему вы пытались убить себя?
Потому что мне нужно умереть, Сейдж. Я это заслужил. И вы можете мне помочь. Он мнется. Вы показали мне свои шрамы. Я прошу вас только об одном: позвольте мне показать вам свои.
Меня поражает мысль: ведь я ничего не знаю об этом человеке, кроме того, чем он сам поделился со мной. А теперь он выбрал меня, чтобы я помогла ему совершить самоубийство.
Слушайте, Джозеф, мягко говорю я. Вам нужна помощь, но не по той причине, которую вы назвали. Я не собираюсь никого убивать.
Вероятно, нет. Он запускает руку в карман плаща, достает маленькую фотографию с зубчатыми краями и вкладывает ее мне в ладонь.
На снимке я вижу мужчину гораздо моложе Джозефа, с тем же мыском волос, крючковатым носом и похожими чертами лица. На нем форма эсэсовца, и он улыбается.
Но я это делал, говорит старик.
Дамиан высоко поднял руку, солдаты у него за спиной засмеялись. Я попыталась подпрыгнуть, чтобы дотянуться до монет, но не смогла и пошатнулась. Хотя был октябрь, в воздухе уже пахнуло зимой, и руки у меня онемели от холода. Дамиан крепко обхватил меня, будто в тиски зажал, и притянул к себе. Я почувствовала, как серебристые пуговицы на его форме впечатываются в мою кожу.
Пусти, процедила я сквозь зубы.
Сейчас, сейчас, ухмыляется он. Разве так говорят с клиентом, который платит?
Это был последний багет. Как только я получу деньги, сразу пойду домой, к отцу.
Я огляделась вокруг другие торговцы. Старуха Сал мешала в бочке остатки селедки; Фарух сворачивал свой шелк, старательно избегая конфронтации. Они не хотели ссориться с капитаном стражи.
Где твои манеры, Ания? укорил меня Дамиан.
Пожалуйста!
Он бросил взгляд на своих солдат:
Звучит неплохо, когда она упрашивает меня, верно?
Другие девушки щебетали про его поразительно яркие глаза, спорили: волосы у него черные как ночь или как крыло ворона, восхищались его улыбкой, полной очарования, от которой теряешь голову и забываешь все слова, но я не находила в нем ничего привлекательного.
Дамиан, может, и был одним из самых видных парней в деревне, но он напоминал мне тыквы, надолго оставленные на крыльце в День Всех Святых, смотреть приятно, а ткнешь пальцем, и оказывается, что они гнилые.
К несчастью, Дамиану нравились трудные задачи. И раз уж я оказалась единственной женщиной в возрасте от десяти до ста лет, которая не поддалась его чарам, он выбрал меня своей мишенью.
Дамиан опустил руку, в которой сжимал монеты, и обвил ею мою шею. Я чувствовала, как серебро прижимается к тому месту, где у меня бьется пульс. Дамиан придавил меня к тележке торговца овощами, будто хотел показать, как легко может справиться со мной, даже убить, насколько он сильнее. Но не убил, а вместо этого наклонился вперед и прошептал: «Выходи за меня, и тебе никогда больше не придется переживать из-за налогов». Не отпуская мою шею, он поцеловал меня.
Я укусила его за губу так сильно, что у него пошла кровь. Он отшатнулся от меня, а я мигом схватила пустую корзину, в которой носила хлеб на рынок, и побежала.
Отцу ничего не скажу, решила я. У него и так забот хватает.
Чем дальше я углублялась в лес, тем сильнее ощущала запах горящего в нашем очаге торфа. Еще немного, и я буду дома, отец даст мне булочку, которую испек специально для меня. Я буду сидеть у стола и рассказывать ему, что видела в деревне: одна мамаша металась по рынку в отчаянии из-за того, что ее близнецы спрятались под развернутыми рулонами шелка Фаруха, а толстяк Тэдди пробовал сыр во всех лавках, набил себе живот, да так ничего и не купил. Я расскажу ему о человеке, которого никогда прежде не видела, он пришел на рынок с мальчиком-подростком, который внешне был похож на него, как брат. Но мальчик оказался слабоумным; на голове у него был кожаный шлем, закрывавший нос и рот, только дырки для дыхания оставлены, и кожаные наручники на запястьях, чтобы старший брат мог держать его рядом с собой на коротком поводке. Мужчина прошел мимо моего лотка с хлебом, мимо торговца овощами и других лавок, чтобы добраться до мясника, где хотел купить ребер. У него не хватило денег, тогда он снял с себя шерстяную куртку и сказал: «Возьми это. Больше у меня ничего нет». А потом поплелся назад через площадь, говоря своему брату: «Скоро ты поешь», и они скрылись из виду.
Отец придумает для них историю: «Они спрыгнули с циркового поезда и оказались здесь. Эти люди наемные убийцы, которые приглядываются к дому Баруха Бейлера». Я буду хохотать и есть свою булочку, согреваясь у очага, пока отец замешивает новую порцию теста.
Дом от тропинки отделял ручей, и отец положил широкую доску, чтобы перебираться через него. Но сегодня, когда я дошла до переправы, то остановилась и нагнулась к воде хотела напиться и смыть приставший к губам горький привкус Дамиана.
Вода в ручье текла красная.
Я поставила на землю корзину и пошла вдоль берега вверх по течению, башмаки вязли в топкой грязи. И потом я увидела
Мужчину, лежавшего на спине, нижняя часть его тела была погружена в воду. Горло перерезано, грудь вспорота. Вены стали притоками нашего ручья, сосуды походили на карту места, куда мне не хотелось бы попасть. Я закричала.
Там была кровь, столько крови, все лицо залито и волосы.
Там была кровь, столько крови, что прошло несколько мгновений, прежде чем я узнала своего отца.
Сейдж
Солдат на фотографии смеется, будто кто-то только что рассказал ему анекдот. Его левая нога стоит на каком-то ящике, в правой руке у него пистолет. За спиной видны бараки. Это напоминает мне снимки солдат перед отправкой кораблями на фронт, от них так и разит напускной храбростью, как забористым лосьоном после бритья.
Это явно не лицо человека, который сомневается в себе. Этот человек наслаждается тем, что он делает.
Других людей на фотографии не видно, но они витают за пределами белых полей снимка, как призраки: заключенные, которые предпочитают не показываться, когда рядом эсэсовец.
У мужчины на снимке светлые волосы, сильные плечи и уверенный вид. Мне трудно увязать его с тем, который однажды сказал, что нет счета утратам, которые он пережил.
Но зачем бы он стал лгать о таком? Люди врут, когда хотят убедить других, что они не чудовища а не наоборот.
В таком случае, если Джозеф говорит правду, почему он сделался таким заметным членом местного сообщества: преподавал в школе, был тренером, ни от кого не прятался?
Вот видите, говорит Джозеф и забирает у меня фотографию. Я был в отряде СС «Мертвая голова».
Я вам не верю.
Джозеф удивленно смотрит на меня:
Зачем я стал бы признаваться в том, что совершал ужасные вещи, если бы это не было правдой?
Не знаю. Объясните сами.
Потому что вы еврейка.
Я закрываю глаза, пытаясь выбраться из водоворота закружившихся в голове мыслей. Я не еврейка; уже много лет я не причисляю себя к евреям, даже если, по мнению Джозефа, формально это не так. Но если я не еврейка, то почему я чувствую себя так глубоко оскорбленной при виде его фотографии в эсэсовской форме?
И почему меня начинает тошнить, когда он вешает на меня этот ярлык; когда я думаю, что по прошествии такого долгого срока Джозеф все равно считает, что одного еврея без труда можно заменить другим?
В этот момент отвращение поднимается во мне, как воды потопа. В этот момент я думаю, что способна убить его.
Есть причина, почему Бог так долго не позволяет мне умереть. Он хочет, чтобы я почувствовал то, что чувствовали они. Они молились о спасении жизни, но не имели над ней власти; я молюсь о смерти, но не имею власти над ней. Вот почему я хочу, чтобы вы помогли мне.
А вы спрашивали евреев, чего они хотят?
Око за око; одна жизнь за многие.
Я не собираюсь убивать вас, Джозеф. С этими словами я ухожу, но его голос останавливает меня.