Рут Фейгель
Чужие огни
"Ах, эти идолы, эти золотые идолы!"
(М. А. Булгаков, "Мастер и Маргарита")
"Я, Хэн Альперт, находясь в следственном отделе полиции, заявляю"
И что же я заявляю, собственно? Что поступка, из-за которого я здесь очутилась, не могла не совершить? Шут уже с ними, с моими мотивами, но передать бы хоть как-нибудь суть произошедшего! Чертовски трудная задача кратко и связно донести до полицейского причину, по которой совершаешь преступление. Я же художница, а не юрист! Ну, ладно, в душе художница Я снова уперлась взглядом в чистый лист бумаги и вгрызлась в карандаш. Слова не шли. А время как раз очень даже шло, оно уносилось с непозволительной скоростью.
Тогда я прервалась и вопросительно подняла глаза на коренастого марокканца средних лет, который сидел за столом напротив меня и терпеливо изучал мое лицо большими усталыми глазами. Они были цвета черного кофе, эти глаза, и в них то и дело вспыхивали и гасли лукавые искорки, видимо, неподвластные усталости.
Господин следователь, я прошу вас учесть, что я никогда раньше не писала заявлений в полицию. Я нахожусь в ней в первый раз, слава Богу. И очень надеюсь, что в последний
Не отвлекайся, флегматично посоветовал господин следователь и хрустнул костяшками сомкнутых пальцев. Ты, вообще-то, сейчас должна быть не здесь, а в камере. Ладно уже, не вскидывайся, пиши Закончишь пойдешь отдыхать а-а-а-у в приятной компании. И я домой пойду, есть хочется
Мое положение было драматично, если не сказать хуже, но я, не удержавшись, беззвучно прыснула от непосредственности этого человека такого серьезного, может, даже опасного. Все-таки он был следователем, то есть, лицом активным и влиятельным, я же, в свою очередь под-следственной, и само это слово предполагало пассивность и полную зависимость от кого-то, кто "над".
Я вас прекрасно понимаю, старательно давя улыбку, ответила я ему. Сама в последний раз ела утром. Но поймите, пожалуйста всю эту историю в двух словах не объяснишь. В двух словах она будет похожа на бред сумасшедшего, а я ведь хочу вас убедить в своей невиновности. А не в своей невменяемости, чего доброго
Следователь усмехнулся уголком рта и откинулся на спинку тяжелого кожаного кресла.
Ну-ну, попробуй пробормотал он и сделал губами такое движение, словно выпускал сигаретный дым изо рта. Видимо, и тут я была ему некстати не то, чтобы курить в процессе допроса запрещалось, но приличные люди не стали бы этого делать, а мне почему-то хотелось считать моего визави именно таким. В нем был неуловимый и безусловный шарм приличного человека.
В моих мыслях был полный разброд насчет того, как изобразить на бумаге все это дикое приключение, затянувшее и поглотившее меня, как черная дыра. Проще всего было бы, наверное, вести рассказ с самого начала, стараясь не упустить деталей. Только боюсь, что на это не хватило бы и целого вечера, и бедняга марокканец лишился бы желанного ужина. Потому, поразмыслив, я все это и сообщила человеку, сидевшему напротив меня. Тот вздохнул с заметным облегчением и постановил:
Вот и хорошо. Обдумай все, как следует, а завтра напишешь. Ну, с новосельем тебя!
Он так пошутил. Не зарекайся, подумала я со злобной обидой, от такого новоселья никто не застрахован. Самому-то не доводится ли по роду службы обезвреживать нарушителей, например, с применением пистолета, например? И поди докажи потом, что ты не просто так этот пистолет применил
Но это была мимолетная сумбурная мысль, в целом же человек располагал к себе вполне прежде всего, благодушным настроем, какого я не ожидала от сотрудника полиции.
В общем, несмотря на туман и сумрак моего будущего, панического ужаса я не испытывала. Холодок в животе да, было такое. Но не ужас. Родных у меня не было, поэтому никто бы не сходил с ума от беспокойства. Работы на тот момент уже тоже не было, и это спасало от головной боли и меня, и несуществующего работодателя. Я была даже почти спокойна, поскольку знала, что Мири, лучшая подруга и святая женщина, позаботится о моем маленьком Меире Хаиме, он будет сыт, чист и обласкан. И я никому никому, черт возьми! не расскажу, где он находится. Нет такой силы и нет такой пытки, которая бы меня заставила его отдать.
К тому же обвинение против меня еще требовалось доказать. Тут надежда блекла и никла, но отпускать ее совсем мне никак не хотелось. Главное, что мой славный Меир Хаим был в безопасности.
Это было, конечно, главное, но все же я вошла в тесноватое, неярко освещенное помещение с тошным предчувствием чего-то очень неприятного, что мне неизбежно придется вытерпеть в ближайшее время. Как я уже сообщила уважаемому следователю, мне не приходилось ранее лично сталкиваться с тюремно-полицейским бытом, но теоретической информации у меня было предостаточно. По большей части она, информация, исходила из газет, книг и детективных фильмов; однако же, просто поразмыслив логически, можно было догадаться, что здесь были в ходу иные, непривычные для нас законы, пожалуй, скорее звериные, чем человеческие. Это было легко объяснимо: человек, заключенный в клетку, вряд ли сможет долго сохранять свое отличие от животного. Даже если изначально он был именно человеком
Комната то есть, камера, в которой мне предстояло провести неопределенное время, являла собой коробку с голыми зеленоватыми стенами; по периметру коробки располагались, вплотную к стенам, ряды двухъярусных железных кроватей. Еще один ряд проходил ровно по центру. Все кровати, кроме одной верхней в центральном ряду были заняты. В камере стоял ровный негромкий гул, но он утих, когда я вошла, и обитательницы невеселого учреждения обратили в мою сторону взгляды. Лица новых соседок выражали, по большей части, угрюмое безразличие или поверхностный интерес, как у людей, отвлеченных от их занятия каким-нибудь резким звуком. Разумеется, дружелюбия я и не ожидала, но и откровенной враждебности мною отмечено не было. По крайней мере, пока. Помедлив немного у дверей, я всматривалась в обращенные ко мне лица и соображала, как следует мне вести себя далее. Я была наслышана о том, что слабость в тюремных условиях может стать смертельной, и потому ее ни в коем случае нельзя обнаруживать. С другой стороны, мне не хотелось с самого начала выказывать агрессию, да это и вряд ли удалось бы. Проклятая моя деликатность, с детства не позволявшая поднять руку на живое существо! Как она может помешать мне сейчас, когда целых два десятка живых существ смотрят в мою сторону внешне равнодушно, но кто может знать, что они сделают в следующий момент! Задерживаться у дверей слишком долго не имело смысла, и я, наклонив голову в знак приветствия, поздоровалась со всеми присутствующими вместе. Ни звука не раздалось в ответ. С тем же тянущим холодком в желудке я сделала несколько шагов в сторону свободной кровати, и тут кто-то резко развернул меня сзади за плечо. Оглянувшись, я увидела в нескольких сантиметрах от своего лица бледно-голубые глаза с синим ободком, пористую смуглую кожу и несколько редких кудряшек неопределенного цвета. Все это дышало смрадным табачным духом, которым всегда пропитывается рот заядлых курильщиков, и, к тому же, процедило с задушенной злобой:
Принаглела, ты?!
"Вот оно, началось!" юркнула мышка-мысль и спряталась. Не знаю, какие намерения были на самом деле у новой моей соседки, но я уже заранее увидела себя на полу, скорченным комком, осыпаемым ударами. Я прекрасно знала свои шансы на случай возможной драки, но отступать было нельзя: в животном мире слабые не выживают, а мне, похоже, случилось оказаться именно в нем. Поэтому я ответила негромко, но, насколько могла, твердо: