Клава все больше заставала хозяйку задумчивой, а когда та начала воротить нос от еды, когда вязаная кофта так обтянула ее красивую полную грудь, что пуговки едва застегивались, она уже не сомневалась, что Анна беременна.
Моя-то, слышь, брюхата, кажись, как-то перед сном обмолвилась Клава Фаине Ефимовне, просто так, посплетничать по-бабьи, но докторша так посмотрела на нее большими круглыми глазами, только и оживляющими ее желтоватое лицо с впалыми щеками, что Клава испугалась. Что ты, Фимовна? Что? Господи, да что ж тебя так всю перевернуло-то?
Будь они все прокляты, и семя их сквозь зубы прошипела докторша.
Клава отпрянула.
Бог с тобой, Фаина Ефимовна что ж ты такое говоришь, одумайся
А то и говорю не будет им жизни ни здесь, нигде
Докторша вышла из хаты, хлопнув дверью. Клава так и осталась сидеть, пораженная злобой, выплеснувшейся из самого сердца.
Прости, Господи, рабу твою сама не ведает, что говорит, прости ея и помилуй, и не прими слова ея бесовские, и пошли ея благоразумия и любви к ближнему, зашептала Клава, часто крестясь и с опаской поглядывая на темное окно, в котором отражались блики огня от керосинки.
Ночная мгла расползалась от отражения, густея, собиралась по углам, и Клаве казалось, обретала демонические образы, страшные и пугающие.
В сенях послышался звук упавшего ведра, матерная ругань, затем дверь отворилась и вместе с Фаиной Ефимовной, как баба-яга согнувшейся и горбатой, в горницу влетел свежий ветер. Клава так и обомлела, застыла с прижатой к груди щепотью пальцев, которой она только что осеняла себя крестом. Пламя лампы колыхнулось и страшное видение исчезло. Только седые волосы докторши, коротко остриженные, торчали соломой в разные стороны.
Что обомлела так? Привидение увидала?
Фаина поняла, что испугала девушку. Только непонятно ей было, почему она так заботится о семье начальника человека враждебного мира, отнявшего и у нее семью, дом, да и радость всей жизни.
Клава молчала. Она опустила руки на колени. Длинная рубашка прикрывала ее ноги, белизной своей оттеняя и оголенные плечи, и грудь, широко открытую круглым вырезом.
Фаина подошла к шкафчику, что висел между окнами, открыла одну створку, достала початую поллитровку.
Не робей, девка, не обижу, мы с тобой одной бедой связаны, она поставила бутылку на стол и села, облокотившись, собрав руки в кулаки. Ворсинки меха ее безрукавки ощетинились по проймам и вырезу. Докторша вся сжалась, и, казалось, если б могла, то, как улитка, вползла бы в объемную безрукавку, спрятавшись там от всего, что ее окружало, да и от самой жизни тоже. Безысходность и тоска читались на ее лице, и Клаве в эту минуту стало так жалко ее одинокую, суровую, озлобленную. Фаина, не мигая, смотрела на огонь, а он плясал в ее глазах, казавшихся безумными.
Глядя на докторшу, Клава вспомнила мать. Так же она сидела за столом в ту ночь, когда стала вдовой. То была их последняя ночь вместе. Ни мать, ни Клава, ни младшие братишка с сестренкой тогда не спали. Пережитое горе страшное внезапностью и жестокостью людей, живших бок о бок, разрушило все: и налаженную сытую жизнь, что отец тяжелым крестьянским трудом создавал для своей семьи, и надежды на будущее, и само понимание жизни и справедливости.
Давай выпьем, Клавдия, все ж легче станет, Фаина Ефимовна будто очнулась, встала, взяла кружки, достала хлеб. Ты вот осуждаешь меня, низким голосом заговорила она, за семью начальника беспокоишься, жену его жалеешь, а меня, она в упор посмотрела на Клаву, а тебя кто-нибудь пожалел, а?
Клава махнула одними пальцами, шмыгнула, утерла нос, встала.
Садись, выпей, Фаина Ефимовна наполнила кружки. Давай, за жизнь нашу поломанную
Женщины выпили, скривились, как от оскомины, зажевали хлебом.
Ты вот, Клавдия, продолжала докторша, молодая еще, красивая, тебе самой детей рожать, жить бы рядом с мамкой
Клава не выдержала, застонала, зажав рот ладонью.
Ох, Ефимовна, что ж ты сердце мое рвешь на части?!
А ты не таись, расскажи, как все случилось, расскажи, полегчает, смягчившись, пожалела Фаина.
Да как случилось, господи, как случилось Клава взяла платок со своей постели, что поверх одеяла лежал, краешком промокнула глаза, накинула на плечи, всхлипнув. Батю Васька хромой застрелил. Васька, он за старшего был в деревне, с солдатами по дворам ездил, у кого что было собирал Батя добро защищал, за нас думал, как жить будем, так Васька его и застрелил прямо у сарая, где хлеб хоронили. Мамка кинулась было на выстрел из избы, да ее бабка Матрена удержала, рот закрыла, нас на печь загнала, чтоб сидели и ни-ни Клава тяжело вздохнула, облизала сухие губы, мне тогда семнадцать исполнилось, а младшим сестренке с братишкой, погодки они были, одного за другим мамка родила шесть да пять годков. Ох, матушка моя, да где ж вы теперь, родненькие! запричитала Клава, запрокинув голову, закачавшись из стороны в сторону.
Фаина Ефимовна через стол наклонилась, за руку ее взяла.
Тихо, тихо, не голоси, что с ними стало-то?
Что стало-то, Клава, будто опомнилась, лицо побледнело, уголки губ вниз опустились, как батю похоронили, мамка разума лишилась, молчит, только сидит за столом, как ты вот сидела, кулаки сожмет, глаза пустые. Я по дому бегаю, Митьку с Глашкой кормить надо, а мамка Ночью избу подожгла. Дверь заперла, чтоб и мы выйти не смогли, и подожгла. Я в окно малых выкинула, пылало все уже, мамка безумная все за руки хватала, держала меня, сама упиралась Пока соседи прибежали, изба вся огнем зашлась Не смогла я мамку вытащить, сама еле выбралась Потом люди приютили поначалу, а после меня арестовали, как кулацкую дочь, мол, сознательно добро уничтожили, вредительство Дмитрия с Глафирой забрали, куды не сказали. Как я ни просила к сестре батиной их отправить не сказали ничего где они по сей день не знаю, живы ли сколько лет прошло Тетке писала, ответа нет. Сами живы ли, не знаю.
Может и живы, Фаина закурила, в детдом их отправили, фамилию другую дали. Так они и делают, сволочи поганые, изводят семьи на корню, чтоб и памяти не оставалось.
У тебя тоже забрали? тихо спросила Клава, с жалостью глядя на женщину, с которой ее свела судьба.
Не было у меня детей и не будет никогда, Фаина встала, прошлась по горнице, притушила папироску о стол, окурок в кружку бросила.
Почему не будет? Клава искренне удивилась.
На ее лице всегда отражались все эмоции. Радовалась ли, горевала ли по лицу всегда видно было. Вот и сейчас, в глазах удивление, почти детское, брови вверх поползли широкие, со штрихами отдельных волосков над веками.
Какая ж ты откровенная, девка! Фаина улыбнулась.
Была бы она не ссыльной, наверное, ее лицо было бы красивым, радовало бы людей. Но редко улыбка озаряла его. Серой маской казалось ее лицо. Улыбка сошла с него так же быстро, как и появилась.
Не будет, дорогая моя Клавдия, потому что уничтожила я в себе все, где дети появляются.
Как так? Клава прижала руки к груди.
Уж который раз за этот вечер пугала ее докторша.
А вот так! с вызовом ответила Фаина.
Злость так и сыпалась искрами из ее глаз. Свет от лампы попадал в них и, словно ударившись о препятствие, рассыпался и возвращался назад, смешавшись с тяжелыми чувствами женщины, таившей в душе черную обиду на тех, кто разрушил ее жизнь. А ты что хотела, чтобы я рожала от тех выродков, что насиловали меня? Как животные, как взбесившиеся твари Чтобы я рожала от каждого гада, что совал в меня свой поганый хрен?
Клава замерла, ни жива, ни мертва. И у нее не заживала рана на сердце от того унижения, через которое и ей, как и всем женщинам, попавшим в лагерь, пришлось пройти.
Ефимовна
Что «Ефимовна»? Сама, небось, знаешь, каково это Ладно, прости меня. Тебе, видимо, повезло, не понесла от недоносков, а я сразу. От мужа не могла забеременеть, а от тех суки сама освободилась, и жива осталась, бог миловал. Потом уже все равно было