«Теперь настало время поучаствовать аудитории, сказал в 1976 году на сцене Джо Страммер из The Clash. Я хочу, чтобы прямо сейчас вы все мне ответили на вопрос: зачем вы здесь собрались?» Ожидая выхода Sex Pistols на сцену Winterland, многие люди задавались вопросом, почему они здесь собрались почему их предвкушения настолько путаны и яростны. Среди всех историй, закодированных в том мгновении, по крайней мере одна являлась музыкальной; по сравнению с тем, что тайно содержалось в музыке, та история была почти неслышимой но с неё-то я и начну.
Ты уже
«Ты уже видел Sex Pistols?» однажды вечером в начале 1976 года Джо Страммер шёпотом спросил Грэма Паркера, он как будто пересказывал настолько невероятный слух, что боялся повысить голос. Они были частью лондонской «паб-рок» сцены (Паркер гнался за эхом Уилсона Пикетта и The Temptations, а Джо Страммер шёл по стопам Чака Берри и Джина Винсента): ещё одной тщетной попытки вернуть обрюзгшую музыку 1970-х к своим корням. «Нет, ответил Паркер. Sex Pistols?» «Это нечто новое, чувак, сказал Страммер. Нечто совсем новое».
Вскоре Страммер покинул свою ревайвл-рок-группу, чтобы собрать The Clash. Когда друзья его спросили, зачем, он ответил: «Вчера мне казалось, что я грязь, но увидев Sex Pistols, я осознал, что на самом деле я князь». Хорошая история, слишком хорошая, чтобы быть правдой, и это было правдой в музыке, лучше всего воплотившейся в музыке The Slits. Они были первой женской панк-группой: четыре подростка, у которых не было особой идеи, кроме как выйти на сцену и поорать. Когда они говорили «пошёл ты» это означало «почему бы и нет». Как написал об этом спустя долгое время Джон Сэвидж, это был голос людей, которые обнаруживали собственную силу.
Всё, что The Slits
Всё, что The Slits действительно оставили после себя, это экспонат, зашедшийся в немом крике: безымянный виниловый бутлег в белом конверте. Кажется, диск назывался Once upon a time in a living room, но в этом случае быть уверенным трудно; в каракулях, хаотично расписанных на этикетке, приходится самому вычленять названия песен. Вот A Boring Life: когда начинается музыка, я никогда даже и не пытался разобрать хоть слово.
Одна из The Slits хихикает, другая спрашивает: «Готовы?», третья отвечает: «Готовы?» как будто для неё это невозможно, затем четвёртая смеётся, как Алиса, проваливающаяся в кроличью нору: А, а, О НЕЕЕЕЕТ, это последнее, что слышно на вираже американской горки, и в последующем гробовом молчании есть время вспомнить Элвиса в 1955-м, в студии Sun Сэма Филлипса, начинающего Milkcow Blues Boogie коротким отрепетированным диалогом («Парни, стоп! Это меня не заводит! Давайте-ка для разнообразия по-настоящему оторвёмся!»), с той разницей, что диалог The Slits слишком прост, чтобы его репетировать, не говоря уж о его последствиях, и следом тишина разрушается несмягчающимся шумом. Эта сжатая драма от замешательства к предвкушению, от сомнения к панике, от тишины к звуку вот чем являлся панк.
Флаер группы The Slits, 1978
В составе The Slits были Ари Ап вокалистка, Палмолив ударные, Вив Альбертин гитара, Тесса бас. The Rolling Stone Rock Almanac писал в своём номере от 11 марта 1977 года: «В первый раз The Slits выйдут на сцену в лондонском The Roxy на разогреве у The Clash [Им] придётся нести на себе двойное проклятие своего пола и стиля, что доводит идею просвещённого дилетантизма до предела The Slits отвечают на обвинения в непрофессионализме приглашением зрителей поиграть на сцене самим, а сами девушки перебираются на танцпол». Здесь на ум приходит строчка из старой ямайской сорокапятки Принца Бастера Barrister Pardon, финальной части его трилогии о Судье Дредде, сказке о мстителе из Эфиопии, появившемся в трущобах Кингстона с целью избавить их от распоясавшихся руд-боев. На протяжении трёх синглов он приговаривает малолетних убийц к сотням лет тюрьмы, сажает туда же их адвокатов, когда те имеют неосторожность противоречить, доводит всех в зале суда до слёз, а затем всех освобождает, поднимается со своего места, чтобы сплясать со всеми кекуок: «Да, я судья, но я умею танцевать». Своей A Boring Life The Slits осудили любую другую версию рок-н-ролла Milkcow Blues Boogie, Barrister Pardon и даже свои никудышные официальные пластинки, выпущенные, когда мгновение их прошло.
С этим мгновением ничто не сравнится. С криками и визгом поверх треска гитар группа находит свой бит, разгоняется до нужного ритма, начинает лепить форму; ритм сбивается, они снова его находят, обгоняют и продолжают в том же духе. Визги, вопли, рычания и жалобный вой все эти непосредственные женские звуки, никогда ранее не звучавшие как поп-музыка носятся в воздухе, в то время как The Slits пробираются рука об руку через вызванный ими шторм. В этом действе присутствуют наслаждение и месть, воинствующая кричалочка в музыкальный ход шло всё, что могло сгодиться, и для этих девушек простейший аккорд становился удачей: их дилетантизм был отнюдь не просвещённым.
«Больше никакого тебе рок-н-ролла Больше никакого мне рок-н-ролла», хорошо слышен пьяный голос на записи, служащий эхом припеву Sex Pistols «нет будущего» вероятно, это парень, записывавший концерт, но это было и заявление самих The Slits: что бы они ни делали, они не назовут это рок-н-роллом. Это была музыка, отказавшаяся от своего имени, а значит, и от своей истории и с этого мгновения никто не помнил, чем же был рок-н-ролл, а значит, как и рок-н-ролл, возможным и невозможным становилось всё: случайный шум становился рок-н-роллом, a The Beatles нет. За исключением преданных забвению записей нескольких культовых пророков таких американских аватаров, как Капитан Бычье Сердце, гаражных групп середины 1960-x вроде Count Five или Shadows of Knight, The Velvet Underground, The Stooges или из начала 1970-х типа The New York Dolls, Jonathan Richman and The Modern Lovers, а также гностических регги-изгоев панк немедленно очернил всю предшествующую ему музыку, отказал в правомерности любому, у кого был поп-хит или кто думал, что умеет играть. Разрушив одну традицию, панк явил другую.
Оглядываясь назад, всё ещё кажется возможным принять именно эту версию рок-н-ролльной истории за истину, за всю историю целиком и не оттого, что музыка, которую панк дискредитировал, была настолько плоха, но потому, что то немногое, что осталось от музыки The Slits, всё ещё позволяет думать о ней как о гораздо более связной и таинственной, чем любая работа искусной выделки любых предшественников и последователей. A Boring Life, услышанная в момент её написания в 1977-м или услышанная спустя десятилетие, переписывает историю рок-н-ролла.
Говорили
Говорили, что в 1950-е насчитывалось пятнадцать тысяч чернокожих вокальных ансамблей, сделавших свои записи. Не знаю, правда ли это; когда я об этом услышал, у меня глаза на лоб полезли. Но панк доказал, что такое возможно.
Лишь малая часть из тех групп была замечена публикой, хотя все они стремились иметь свою аудиторию стремились к славе и деньгам и к ответной реакции, пусть даже в рамках утопической фантазии трёхминутной песни; это была мимолётная возможность для людей, которые раньше и помыслить не могли, что кто-то будет интересоваться, как они звучат и что могут сказать. Это была целая волна новых голосов, которой не знала история популярной культуры, и наряду с другими жанрами рок-н-ролла утончённым ритм-энд-блюзом Рэя Чарльза и The Drifters Клайда Макфаттера, рокабилли Элвиса, Карла Перкинса и Джерри Ли Льюиса, безумными вспышками Литтл Ричарда, вдумчивыми подростковыми гимнами Чака Берри, сюрпризами от нойзмейкеров типа The Monotones это событие обозначило изменения в популярной музыке повсюду в мире. «Мне надо поговорить с мальчиком по имени Элвис Пресли, говорила в 1956 году директриса лондонской общеобразовательной школы, он нацарапал своё имя на каждой парте во всех классах».