А у меня само-собой выходит, будто и вырос не в деревне, а в большущем городе. Недаром попаданец, не абы кто! Заколдованный, значица.
Отстань-ка! Налетев, толкаю в грудь ширмача, Не замай земляков!
Тот хоть и постарше, мало что не пятнадцать, а отступает. За мной самонастоящие разбойники стоят. Дружим с ими, значица. И на кулачках, опять же, умею.
Я в первые дни на Хитровке ух как подрался-то! Чуть не десять раз, да не с годками, а всё с мальчишками постарше. Одного только не побил, а сам колотушек отхватил. Но отхватил-то вроде как и я, ан рёбра целые и голова не гудит, а ён об лобешник мой да локти руку сломал. Хваталку, значица. Не сразу и вскрылось-то, не заметил ён в горячке.
Теперя всё, не трогают. От людёв сурьёзных разбойники защищают, значица. А с мальчишками сам, взрослые в таки дела не лезут. Ну вот и справился сам.
Твои, Конёк? Не признал!
Не признал, Ворчу для порядку и тяну земляков до комнаты, Как же!
Мужики посмеиваются и вроде как шутейно, а слухают меня.
Конёк, ишь ты! Посмеивается один, Пошто так?
А бью как копытом, Отвечаю, не забывая оглядываться, и свинчатки никакой не надобно.
Всё, довёл! В комнате сразу становится шумно и немного душно. Мужики умываются, поливают друг другу над ведром, да байки травят. Потом едим, и я вместе со всеми, как взрослый.
Хотя почему «как»? Взрослый и есть! Пятачок за место на нарах сам зарабатываю, в общий котёл всяко-разное вношу. Когда денюжку, а когда и вот так, как сёдни печево. Добытчик!
И пусть Ванька кликушествует, что токмо на Великий Пост так хорошо, как сейчас, я могу зарабатывать. Пусть! Неделю всего на Хитровке, ан не в огольцах, а своими силами кормлюсь. Справлюсь.
После ужина мужики посидели немного, обсуждая день и сёрбая кипяток. Потом подымили махрой и почти все легли спать, ворочаясь на подстеленных на нарах тряпках. Несколько, самых молодых и азартных, с часок поиграли в карты, переговариваясь негромко.
Залез наверх и я. На втором етаже мужики спать не любят, так что просторней. Вольготно раскинуться можно! Только что душно, да дым табашный под потолком собирается.
Поворочавшись немного и раздавив несколько клопов, вздыхаю щасливо. А жизня-то налаживается!
Глава 12
Утро! Подымайся, народ! Мужики сонно заворочались на нарах, а Иван Ильич затеребонькал слегонца уполовником по чугуниевому котлу, подымая крышку. Зеваю, сонно потягиваясь и принюхиваясь, скинув с себя тряпьё и сев на нарах. Запахи ух!
Гусачника[41] с утра саморанешнего перехватил! Похвалялся Иван Ильич важно, мешая в котле, ливера понабрал, да штей и сварил!
Ворча и позёвывая, мужики потянулись к котлу с мисками.
Скусно! Похвалил один из старших мужиков, попробовав и расправив лохматые сивые усы, нависающие надо ртом, Не всякая баба такие шти сварит!
Обабишься скоро! Загоготали добродушно мужики помоложе.
Никшните! Остудил их Иван Ильич грозно, Никак в обжорках исть захотели, кровные свои переплачивая? То-то! Сами кашеваром оставили постоянным, хучь и выздоровел уже, теперя не пищите! Нравится хлёбово, хотца скусно и подешевше исть, так и не дразнитеся.
Так их! Одобрил сивоусый Пахом Митрич, А то ишь! Тута мяса мало что не половина, да капуста, да пшено! Сытно так, что до самого вечору брюхо урчать не будет, а ишшо и скусно. А они того! Выкобениваются! В армии кашевар первый опосля унтера, а уж ефрейтор какой так и вовсе со всем уважением к иму подходит.
Да мы шутейно! Засмущалися мужики, Ты извини, Ильич не со зла то, а сдуру!
То-то! Иван Ильич расправил плечи, Ну, подходи, народ! Кому мало будет, так опосля подойдёте ишшо, я лишку наготовил, на пузени ваши бездонные!
Подошёл и я вместе со всеми как равный, ибо свою денюжки тожить сдаю в общий котёл. Добытчик! А значица, взрослый почти мужик, только что усы не растут. Иван Ильич щедро наложил ажно до самых краёв, чуть не с напупинкой. Отойдя чуть, губами снимаю юшку, чтобы под ноги не расплескалося.
Скуснотища! Хвалю дядьку от всей душеньки и отхожу в сторону, присаживаясь на нары. Миску на колени, подстелив тряпицу. Черпаю ложкой то капусту с юшкой и пшеном, то ливер, и ем, отдуваяся. Скусно и сытно страсть! Я так сытно, как здеся, на Хитровке, и не едал никогда. Шутка ли, кажный день по два раза цельную миску наливают, да таку здоровенную, что ажно заталкивать в себя приходится, чтоб вместилося.
То шти, то кулеш, кашу вон давеча грешневую ели. С маслом! И хлеба ржаного кажный раз кусище почти с фунт, я и половинку одолеть не в силах, с такой-то мисищей. За пазуху прячу, да потом и доедаю. Сытно! Не жисть, а скаска!
Потом ишшо иван-чая кажному сколько влезет, хоть усцысь потом. Некоторые лакомки сахар достают, но на таких осуждающе смотрят. Балованные!
Посидели мужики, надымили махрой, да и побрели по работам. А мне рано пока. Оно ведь как? У кого прислужники есть или сами всё делают, так оне с утра всё по хозяйству и выполняют. А если кто почти из господ, так те ленивы, позже встают. Ну или прихворал если кто. Вот тута и я руки свои предлагаю, значица. А ведь попервой ух как ноги бил! Все проулки оббегать пыталси.
Ну что, помощник? Улыбнулся Иван Ильич, Помогёшь или сразу побегишь?
Помогу, дяденька!
Оно ить и не тяжело работу бабскую делать, ан не отлучишься-то далеко от комнаты. Портяночники, они такие! Хорошо ишшо, что мы по соседству с такими же мужиками живём, а не с ворьём, значица, но всё едино. В любую щель пролазят, сволота такая! Как клопы.
Само важное воды натаскать. Оно ить дяденька отлучиться далеко не может, а её много надобно. Посуду помыть, умыться с утра да в вечор. Оно вроде и немножечко, а мужиков почитай тридцать душ. Кажному по чуть, вот тебе и вот!
Такое сегодня снилося, ну смех и грех! Меня ажно распирает, так рассказать хотится. Так-то, при мужиках, стесняюся ну как на смех подымут, зубоскалы? А Иван Ильич, он мущщина сурьёзный, не балаболистый.
Ну-ка! Не переставая отшкрябывать в тазу мисы, заинтересовался дяденька.
Вроде как я, но взрослый совсем, Начинаю взахлёб, Лет двадцать поди. И здоровый! Жилистый, но плечи во!
Руками показываю плечи, отводя их мало что не на аршин[42] от своих.
И танцую с дружками посерёд города незнакомого.
Не Москва?
Не! Мотаю головой, Чужинцев много, то исть совсем чужинцев арапов всяких да турок с китайцами. И одет я чудно, в рубаху без рукавов. А народ-то не плювается бесстыдству такому, а смотрит и хлопает, да денюжку даёт.
Ишь ты! Качнул головой дяденька, Коленца-то хоть помнишь?
А как же!
Хучь и сыт так, что брюхо под завязку, ажно у самого горла стоит, а показать могу.
Ишь ты, Иван Ильич удивлён, А ишшо?
Коленца непростые, многие и показать-то не могу так, словами ишшо объясняю.
В кои-то веки что дельное приснилось, Пушит бороду дяденька, а то ране всё больше хрень всякая, забавки одни про телеги самобеглые.
А это не забавка?
Дяденька протягивает руку и закрывает мне рот. Только тогда и понял, что с открытым, стоял, ну совсем как маленький! Ажно запунцовел.
Забавка, Дядька садится на нары, обтирая руки о подол домотканой рубахи, но така пользительная. Коленца-то незнакомые да антиресные. Научиться коль выкаблучиваться, так недурственно будет. На селе у нас плясунов завсегда приглашали хучь на свадьбы, хучь куда. Худо ли, погостевать-повеселиться, скусно поисть да бражкой запить? В городе-то ишшо интересней должно быть.
Иван Ильич пушит бороду и молчит долго, морща лоб.
Вот что слыхивал я, что певунов и плясунов первеющих купцы загулявшие любят с собой таскать. Кормят-поят, да поговаривают денюжку дают. А?! Оно конечно не ремесло, ан кормит, и поговаривают не худо. Здеся главное к винищу-то не привыкнуть!
Ишь! Озадачившись, сажуся думать. Слыхал я плясунах да певунах, которых рублёвиками одаривают, но чтоб сам Ха! А почему и нет? Кулачник я хороший, и не потому, что здоровый очень, а вёрткий и быстрый, ну чисто горностай. И ухватки отрабатываю потому шта. Может, и коленца плясовые тоже? А?!