за стойкой заборов, копной гаражей.
Там колбы и шприцы у хилых ребяток,
что в жадных тисках у работ и семей
Сейчас мне не нужен ни врач, ни палаты.
Я знаю аптекаря, там, за углом.
Он маг, что дарует забвенье и латы
без лишних рецептов и споров с бойцом.
Спасители вовсе не книги, иконы.
Аптечка моя состоит из спиртов,
что пью до беспамятства, сна и икоты.
Бригада спасателей ряд коньяков.
Засыпанность
Весь город засыпан асфальтом и пылью,
домами и будками, и кирпичом,
упавшими ветками, лиственной гнилью,
кусками от жвачек сухим сургучом,
чешуйками кожи, отпавших эмалей,
ворсинками шкур и травою щетин,
частями деталей, кусками фекалий,
окурками, гипсом, клочками рванин,
монетными дисками и лепестками,
засохшими красками рвоты, плевков
и крошками пищи, сухими соплями,
огрызками, стеблями павших цветов,
соринками, крышками, пеплом табачным,
ресницами, струнками, пухом волос,
обёртками, чеками, мусором злачным,
отставшею краской проезжих полос,
когтями и щебнем, песком, каблуками
и трупами мух, муравьёв и жуков,
бутылками, банками и коробками,
и шерстью собак и мышей, и котов,
пыльцою и плесенью, известью, сажей,
зубами и перхотью, перьями птиц,
волокнами тканей, химической кашей
и сыпью металлов, косметикой с лиц,
перчинками, порохом авторезины
и стружкой, и нитками с тросов стальных,
а я же горстями, лопатами глины
и горкой земли, и слезами родных
World chaos
Полно тут сумбурных, случайных событий,
обыденных судеб, занятий и дум,
привычных речей и прибытий, убытий,
болезненных, праздничных, гибельных сумм,
рождённых и ждущих своей, чужой смерти,
заклятых врагов и недолгих друзей,
бездарной богемы и псевдоэкспертов,
химической пищи, банальных вестей,
предательств, обмана и страхов, сражений,
голодных и немощных, добрых и злых,
складских и жилых, и иных помещений,
скучающих, тленных, развязных, скупых,
рожениц с инстинктами сучки блудливой,
отцов, что не помнят цвет глаз их детей,
потомств, что ведут себя дерзко, гадливо,
старух и дедов, и буржуйских сетей,
себя отравляющих спиртом, печалью,
терзающих бытом в ненужной семье,
несчастных, неумных, недружных с моралью,
внимательных, очень богатых к себе
Но только к народу и месту прижился
и вник в распорядок, законы и лад,
лишь только привык и со всем примирился,
приходит простая пора умирать
Дом Бога или дворец людей?
У храмов несчастные и побирушки,
стада обездоленных, гнильных, больных
и баб разведённых, безумных старушек
и чахлых подростков, сироток чудных,
опутанных змием зелёным, зловонным,
обвитых обманом и личной тоской,
живущих в дерьме и печали бубонной,
с остывшей душою, с горячим виском,
кустарных умельцев, семей безземельных,
искателей Бога в умах, за дверьми,
безруких, безногих, худых, бессемейных,
увечных солдат без детей и с детьми,
изменниц, изменников, злых и страдальцев,
босяцких, голодных и бедных, как гриб,
юродивых и одиноких, скитальцев
Но Бог и богатство для тех, кто внутри
Афганец
Глаза твои дольки чесночных зубцов.
В них глянцевый порох по чёрному кругу,
с перчинкой внутри, как у рьяных волков,
что выгрызут сердце, оттяпают руку.
Надбровные дуги почти козырёк,
а брови, как зубья пилы циркулярной.
Живут в тебе искры и бурный поток,
и силы быков и медведей полярных.
Орлиный твой профиль с густой бородой,
а горский акцент выдаёт дух бунтарства.
Ты зверь, что живёт то борьбой, то войной,
что прям и опасен, горяч в постоянстве.
Твой идол Аллах, что всеместен, незрим.
Ты весь в камуфляже, оружии, берцах,
глядишь на туман, на горения, дым
и тычешь мне дулом в пленённое сердце
Йоговая девочка
Мертвецкие лица, как воск или мрамор,
уже стали сутью сложившихся норм.
Портреты пронизаны скукой и драмой,
с синтетикой духа, акриловых форм.
Улыбки, как баннеры или растяжки,
натянуты лишь для продажи себя.
Морщины, рубцы, обвисания, стяжки
скрывают уколы, косметика дня.
В любой угасание, дряблость и сальность.
Старение взрослых и третьвековых.
Круглеет портретная чудо-овальность,
жиреет их стройность и хрипнет их дых.
По чуть угасают весь шик, эротичность,
скривляется стан и походка чудит,
скрипит, запинается вся мелодичность
и краска анфаса и бока мутит.
Одну только знаю, что ладна, исконна,
что красит планету природным житьём.
Твоё только личико святость иконы,
которую вижу воочью, живьём
Просвириной Маше
Обмен смесями
В умах этих цвель, плесневелый налёт
и низшая живность, белёсый мицелий.
И всё это в воздух идёт через рот
дурными словами, с отсутствием цели.
Из дырок с зубами летит дикий бред
и льётся помойный поток и кусочки.
Сей гарью, водой загрязняется свет.
Вливается в мозг подрастающей дочки.
Она ведь без фильтров и пробок в ушах,
с доверьем к родившим, кормящим и взрослым.
Хоть есть у них деньги и разум, душа,
но мысли их мусорный шлак и навозы.
Безумие мира вина всех людей.
Из чаш и кастрюль, и стаканов, напёрстков
идут переливы паршивых идей:
от старых в поживших, от средних в подростков.
Всё это лишь смесь и зловещий обмен
незнаньями, чушью и злобой, юродством.
Не видится в этом во всём перемен.
Лишь смерть помогает исправить уродства
Таинственный значок на глади живота
Так хочется тронуть губами отметку -
сухой и коричневый, гладенький плод,
что снят с виноградной, изысканной ветки
в какой-то святой, урожайшейший год!
Наверное, это печать Афродиты
иль метка Афины, вошедшая в бель,
иль проба, что в гладь драгоценности набита,
иль след от амурной стрелы, что не в цель,
красивая форма смолы с малых порций,
господняя марка для пропуска в рай,
овальная точка с пера стихотворца,
таинственный иверень, выбравший край.
Чудесная капля, застывшая благом,
магнитит мой взор и другое, дразня.
Желаю когда-то облить её влагой,
что будет пульсировать в центре меня
Елене Тукаловой
Ламповая девушка
От вида её три оргазма в секунду,
аж ночью я глаз не хочу закрывать!
Лишь рядышком с ней обретаю фортуну.
С ней рядом мне хочется петь и писать!
Она, будто лампочка под абажуром,
что светит в ночи над листом со стихом.
Всегда оживляет мой облик понурый,
как вечное солнце, луна за окном.
Её электричество дар благодатный,
какой освещает и греет в миру,
к какому всегда отношусь благодарно,
какой мне приятен в мороз и жару.
В меня проникают лучи её света.
Тантрический шарм обнимает вязь строк.
Синхронная с чудом, добром, многоцветом.
Она моя лампа, что выковал Бог.
Просвириной Маше
Гриппозность
Распарена грудь электрической грелкой.
Простудные ноты с бессилием в такт.
А градусник стал огневою горелкой.
В жарующем черепе мятый бардак.
Потеряна форма точёной фигуры,
как лёд, что растаял под солнцем златым.
Колышется стойкость в пути до микстуры.
Внутри беспокойство, больные лады.
Скопления слизи и жижи, мокроты
среди потребления чая, воды.
Беснуется кашель до спазмов и рвоты,
до хрипа, невроза, дурной глухоты.
Дурное удушье среди воспаленья.
И текст завещанья в больной голове.
Усталость от хвори, озноба, горенья.
Ах, как бы дожить до утра в темноте
Несчастные плодят несчастных, и вновь
Ущербные дети ужаснейших взрослых -
дурные личинки в несчастном миру -
бытуют совместно иль брошенно, косно
в бескнижьи и бедности, мате, жиру.
Детишки кричат так за утренней дверью,
что мать закрывает, в рассвет уходя.
Они, как квартирные, малые звери,
каким предстоит вот такое года
И так до заката сидят возле входа,
как зайцы в капкане, что слёзно ревут,
зовя бессознательно плачем с икотой
бездушную иль одинокую суть.
Рождённые в браке, по воле бутылок,
по дури, согласью, молчанью дельцов.
Живущие в грусти и с битым затылком
от рук их мамаш и подпитых отцов.
Они это новая поросль граждан,
что бита, изранена в тюрьмах семей,