Я не знаю, кто прав. Только, когда через пару дней цветы снова посмотрели сквозь стекло, они увидели увядший букет: поникшие головки, осыпавшиеся лепестки. Я видела росу на их листьях. Цветы плакали
В старом саду
Тот сад, по которому мы бродили когда-то, давно стёрт с лица земли. Пройдут года, столетия. Сменится несколько поколений, поменяется сама жизнь, страна изменится. О нас уж не вспомнят. Кто мы? Лёгкие тени. Мы не принимали участия в громких событиях, не стали творцами или политиками. Мы всего лишь любили бродить вдвоём по нашему дикому заросшему саду.
И вот оно, полузабытое детство, вновь является мне в вечерней дреме. Когда, утомившись от трудного дня, ложишься на веранде и засыпаешь, убаюканная тихим шелестом листвы и мягкими лучами уходящего солнца.
Я возвращаюсь в отчий край, где ивы дремлют над озёрной гладью, где поле расстилается до горизонта, где тишина где ты ещё со мной
Кто ты? Всего лишь неприкаянный мальчишка, ходивший в наш дом обедать.
Так много лет прошло. Помнишь, как ходили с тобой в школу? Ты был самым маленьким в классе, я самой высокой. Ты носил нелепую шапку-ушанку и давал мне смешные прозвища. Твоя фантазия была неистощима.
Ты любил животных, не мог пройти мимо кошки, не погладив ее. Для бездомных собак собирал остатки со стола, и они бежали за нами до самой школы.
К шестнадцати годам ты очень изменился: стал выше меня на целую голову, твои глаза стали ещё синее, а волосы потемнели. Или мне только кажется, и ты всегда был таким?
Твоя экзотическая внешность пользовалась большим успехом, девчонки висли на тебе гроздьями. Но ты всё равно приходил ко мне, и мы гуляли, гуляли до темноты по заброшенному саду, ветки яблонь над нашими головами сплетались в тёмно-зелёную зонтик, и если шёл дождь, то мы его даже не замечали.
Любил ли ты? Возможно. Только не меня. Зачем же тогда приходил и сидел со мной вечерами на крохотном пеньке срубленной груши? Мы сидели так близко, я чувствовала тепло твоего тела и мне ужасно хотелось тебя поцеловать.
Её звали Таня. Высокая, хрупкая брюнетка с тонкими изогнутыми бровями. Когда я увидела её в первый раз, то не могла оторвать взгляд именно от этих удивительных бровей, пытаясь угадать, настоящие ли они.
Она забрала тебя. Я ждала тебя целую неделю, но ты так и не пришёл. А я плакала, стоя у зеркала, ведь у меня не было иссиня-чёрных волос, тонкой талии и красивых бровей.
Столько лет прошло, и я не плачу о тебе как прежде. Только кажется иногда, что самый счастливый момент моей жизни давно прожит.
Мне было тогда шестнадцать лет. Я сидела рядом с тобой на крохотном пеньке срубленной груши, чувствуя тепло твоего тела и мне ужасно хотелось тебя поцеловать.
Взгляд назад. Алёша
Утро. Мне семь лет и я иду в школу. Одна. Идти ведь всего ничего сначала прямо, через несколько минут повернуть за угол, не успеешь досчитать до десяти и вот он школьный забор с кривыми, едва держащимися на петлях покосившимися воротами.
Я никогда не опаздываю, иногда даже прихожу раньше, потому что очень люблю учиться. Алеша всегда ждет меня у березы. У какой именно? У той самой, что растет, прижимаясь к кирпичному забору одного из огородов. Правда тогда забор был совсем другим. Каким? Не могу вспомнить. Так вот, если идти от моего дома, а потом взять, да и прямо у березы свернуть налево, а потом еще направо, за магазин Раньше он назывался «Булочная». Заходишь и попадаешь в хлебное царство. Вокруг высоченные стеллажи с деревянными полочками. А на них чего только нет: батоны нарезные, горчичные, плетенки (их до сих пор называют халами), буханки черного, пшеничного (мы говорили ситный). Рядом бублики с маком, кунжутом, и самые мои любимые маленькие французские булочки и крохотные рогалики, названные отчего-то студенческими. Наверное, потому, думалось мне, что все студенты очень бедные, и денег у них хватает только на такие миниатюрные рогалики. Можно было подходить и самим брать хлеб или трогать свежий или черствый привязанными к стеллажам металлическими вилочками (или это были палочки? А, может, и то и другое?)
Но я отвлеклась. Если зайти за магазин, пройти мимо железного остова карусели, побродить немного среди обшарпанных и частью пустующих двухэтажек, то можно найти и Алешин дом. Как именно он выглядит, я не знаю. Мы никогда не говорили на эту тему.
Кстати, это место называется «пятачок». Почему «пятачок», а не «гривенник», например? Потому что там раньше была танцплощадка, и вход на нее стоил ровно «пятачок», то есть пять копеек. Разве может что-то стоить так дешево? Конечно, может, ведь это было давным-давно, задолго до моего рождения.
Алеша ждет, прислонившись к березе, и курит. Он не был положительным (я имею в виду то, что обычно вкладывают в это определение учителя). А на самом деле он был замечательным. Всегда приходил раньше меня и ждал. Уже открывая калитку, я вижу вдалеке его долговязую фигуру, длинную черную челку, небрежно брошенный на землю ранец. Я подхожу, и дальше мы идем вместе. Он не несет мой портфель, как это обычно бывает. Просто идет рядом и, встречая одноклассников, делает вид, что мы не знакомы. Несколько минут до школы, и все. На первом этаже расстаемся, и встречаемся только вечером по дороге домой. Он ждет на улице, сидит на врытых в землю автомобильных покрышках, которые служат нам лавочками. Бросает вопросительный взгляд, когда я выхожу на крыльцо. Чаще всего иду с ним, но иногда тороплюсь домой с девочками из класса. Тогда я качаю головой, и он уходит, закинув на спину темно-синий ранец.
Бывает, встречаюсь с ним взглядом в переполненной столовой или на переменках. Алеша сидит на подоконнике, обхватив колени руками. Он единственный, кто не носит школьной формы. И никто не говорит ему ни слова. Потому что он особенный, трудновоспитуемый, неблагополучный. Один из тех, кому давно устали делать замечания. Дотащить бы до девятого класса да скинуть с плеч непосильную ношу.
«Дети улиц, услышала я однажды в школьном коридоре, разве их можно чему-то научить».
Мы же, самые обычные ученики, обязаны носить коричневые платьица с черными фартуками (девочки) или синие костюмы с белыми рубашками (мальчики). Говорят, во многих школах форму уже отменили, но только не у нас.
А еще мы должны ходить на переменах парами. Вот как это выглядит: после звонка всех до единого выгоняют из класса, заставляют взять за руку соседа по парте и, построив образовавшиеся пары в неровный хоровод, велят ходить по кругу все десять минут. Нельзя громко разговаривать, смеяться, прыгать или бегать. Со стороны мы похожи на заключенных, выведенных на прогулку под строгим взором надсмотрщика-завуча. Кто-то хихикает и прячет руки за спину или за голову, изображая преступника. Когда завучу надоедает следить за нами, шествие распадается и мы разбегаемся кто куда. Кто-то уходит в класс, кто-то забирается на подоконник или убегает в столовую купить пирожок. Девочки обычно достают резиночку и прыгают по очереди или играют в «Олимпиаду», два человека растягивают резинку, превращая ее в причудливое переплетение, остальные должны пролезть в образовавшиеся отверстия, ничего не задев.
Алеша никогда не ходит по кругу, а просто сидит на окне, грызет яблоко, наблюдая за происходящим. По вечерам мы иногда сидим с ним вдвоем на заборе закрытого детского сада и болтаем. И я чувствую себя очень счастливой от того, что у меня такой замечательный друг.
Невидимка
Брела по улице Невидимка и плакала. Как тут не плакать, если никто тебя видеть не хочет. Идёшь по улице, а прохожие глаза отводят. Едешь в автобусе, а никто рядом не садится. А если кто-то и решается, то смотрит всегда или в окно или в спину стоящего в проходе пассажира.