Батьку оставьте в покое, заступился за меня Славко Вереница, вставая. Что сочтет нужным, то расскажет, когда время придет. Я верно говорю?
Я слегка наклонил голову, соглашаясь.
Все, расспросы закончены, взял инициативу в свои руки Славко. Николай, ты бы повлиял бы на хлопцев
Пластунець, уперев руки в боки, слегка нахмурившись и сдвинув брови, сурово посмотрел на казаков, а потом пояснил:
Батьку по пустякам не тревожить. Всем ясно?
Обведя взглядом особо ретивых, Николай сменил гнев на милость. Его лицо вскоре разгладилось. На нем появилось нечто похожее на усмешку.
Степан, позвал Вереница, казаки пыльнуют (следят, несут службу)?
Голпа в ответ показал пять пальцев на одной руке и три на другой. Всего восемь казаков были в дозоре. Только двое из них на острове, остальные на берегу. Можно было не волноваться. Кто-кто, а Славко Вереница дело знал, спуску никому не давал. Если распекал, то по делу, только до этого редко доходило. Сорок восемь лет ему было. Только в силу начинал входить казак. Они вместе с Николаем, по сути, и были в лагере главными. Вскоре в лагерь должны были прибыть еще казаки как сверху (имеется в виду с верховьев Днепра), так и с дозоров. Лагерная казацкая жизнь только-только начиналась. Я чувствовал, что прибыл вовремя. Также я ощутил, что в моей жизни вскоре наступит время перемен. Что изменится, я не знал. Это было и неважно. Скорее всего, как я предполагал, с моих глаз вскоре должна была спасть повязка, мешающая мне увидеть мир таким, каким он есть. А это, потомки, всегда поначалу больно, если, конечно, к этому не готовиться.
Место мне и сыну сразу нашлось. Мы могли не волноваться за ночлег, безопасность, еду и питье. На следующий день я рассчитывал заняться осмотром местности и обустройством лагеря, а через день уже собирался заняться казацкой наукой, постепенно входя в нужный режим. Вот только с сердца, несмотря на приезд, не шла печаль. То ли много ее накопилось, то ли я только сейчас начал ощущать, что мне недостает жены и детей, оставшихся во Франции. Или было еще что-то такое, что пока я не мог в себе различить, воспринять и распознать, назвав его своим именем. Должно было пройти время. Это я точно знал. Торопиться было некуда. А вот осмыслить все то, что со мной произошло, что надо сделать в первую очередь, а чем заняться в будущем, еще предстояло.
Я же тогда, вновь привыкая к знакомым с детства местам, размышлял о превратностях жизни и судьбы. Прошлое тогда стояло перед глазами. Не отпускало. Все-таки разлука с детьми, с женой, а прожили мы вместе почти шестнадцать лет, сказывалась. Я мог бы остаться, но это, как я вижу с высоты прожитых лет, было бы роковой ошибкой. На Сечи же я, вспоминая былое, постепенно приходил к пониманию того, что мне нужно сделать и к чему себя готовить. Мой возраст, а исполнилось мне тогда едва пятьдесят три года, означал всего лишь вступление в пору, когда не сила играет тобой, а ты управляешь ею. Многое довелось повидать и пережить. Приключений уже хватило бы на несколько жизней, но в те годы я даже не предполагал, что самые интересные моменты у меня впереди.
Привычная для меня казацкая жизнь началась, правда, не через день, а только лишь через трое суток, когда в лагерь прибыло еще два десятка казаков во главе с Паливодой. Ему тогда было пятьдесят два года. Казак, что называется, был воплощением казацкой мечты о свободе и силе. Роста чуть выше среднего, плечистый, привыкший к тяжелой физической работе, Демьян выделялся среди товарищей. Глядя на него, можно было с уверенностью сказать: красавец мужчина. Правильный овал лица, усмешка, то и дело появлявшаяся, а потом терявшаяся в пышных и длинных казацких усах, чуб, тонкие темные брови, глубокие глаза, в которых читались одновременно ум и сообразительность, выдавали в Демьяне неординарную натуру.
Его учителем был батька Забудько, которого еще звали Жевжиком за быстроту и активность движений, необычайную прыгучесть и энергичность. Так привязалась эта кличка, что батьку так и прозвали Жевжа. Первое прозвище Матвею не нравилось. С памятью у него все было в порядке. Помнил все до мельчайших деталей. В честь этого и кличку дали, только наоборот.
Так вот, Жевжа был в период где-то с 1600 по 1618 год одним из самых известных казацких батек, обучавшим гопаку и в целом рукопашному бою и прочим самым разным премудростям. Группу свою имел. Сотня хлопцев, если что было надо, всегда готова была вступить в дело. Казаки из сотни за батьку стояли горой. Матвей и обучал Демьяна. Ему показал все, что сам знал, только предупредил: придет время, придется за полученное расплачиваться. Как, правда, не сказал, лишь намекнул, что навык в любом случае придется подтверждать.
Подтверждать где, конечно, было. Казацкие походы следовали один за другим каждый год, иногда и по нескольку на год, не считая мелких и средних стычек на пограничье, где Дикое поле подходило к Великому Лугу и на шляхах, ведших от Крыма в Московию. Татары ведь не дремали. За ясырь хорошо платили. Отчего же бросать прибыльный промысел? А воин, погибший в бою, само собой попадал в рай, где ни в чем не нуждался, где его ласкали красавицы, а сам он мог заняться чем угодно. Наивно, конечно, но чего-то другого не предлагалось.
Неведение, что ни говори, в определенном смысле тоже благо, особенно, когда ты ничего не можешь сделать для того, чтобы хоть как-то после смерти помочь себе же, имею в виду энергиям ума, разума и сознания, которые вместе с личностью и другими оболочками отделяются от физического тела. Невежество вот, что все больше становится нашим уделом, невежество и слепая вера в то, что тебе кто-то поможет, хотя это не предусмотрено уже самим ходом жизни и условиями жизни на Земле.
С некоторого времени я видел как тонкие планы Земли и природы, так и физический, мог сказать, когда человек умрет. Он еще ходил, смеялся и улыбался, а его тонкие и духовные тела уже покинули физическое тело, отстегнувшись от него, разорвав с ним связи. А зачем тонким телам брать на себя лишнюю нагрузку, страдания и мучения, предсмертные конвульсии? В этом нет необходимости. Дух и так сполна нагружен, находясь в тяжелейшем предсмертном состоянии. Еще ум, разум и сознание, интеллект и личностные энергии кое-как поддерживают физическое тело в его жизнедеятельности. Дух же, умирая и разлагаясь, все больше отягчает из воплощения в воплощение как свое положение, так состояние физического тела и всех остальных оболочек. Нерадостно, конечно, звучит, но такова правда.
Только, когда пришел Паливода с казаками, нам с Вереницей удалось втроем организовать более-менее правильное проживание и распорядок в лагере. С другой стороны, спешить нам было некуда. Днепр ведь неспешно катил свои воды в море, а молодая зелень с каждым днем все больше прибавляла в цвете и в своей особенной красоте, которая становится особенно видимой поздней весной, когда в очередной раз на Земле утверждается сила жизни стараниями светила.
Утром мы обычно вставали за полчаса, но чаще за час до восхода солнца. К этому времени двое дежурных уже наливали в кружки, чаще всего вырезанные из дерева, пахучую, слегка темноватую жидкость отвар на травах. Отвар закусывали медом или куском засушенного хлеба. В животе и во всем теле сразу же становилось теплее. После следовали легкие, разогревающие упражнения.
Когда теплело, а свежая трава входила в силу, ранним утром на зорьке я вместе с казаками купался на полянах в росе, после следовала легкая тренировка. Задача была слегка разогреть организм и подготовить его к активному проживанию дня. На это отводилось примерно полчаса, после чего, когда тело полностью высыхало после росы, впитывая в себя силу чистой росы и земли, шло обязательное купание в Славуте.