Действительно, у отца были удивительного голубого цвета глаза. Даже в последний год жизни они сохраняли эту глубокую голубизну, несмотря на тяжелую болезнь, от которой он медленно погибал.
У моего отца гораздо больше земляков, чем это можно представить, исходя из анкетных данных о месте рождения. Его малая родина своеобразное «порубежье» входила некогда в состав Вологодской, затем Северодвинской губернии и, наконец, в XX столетии стала составной частью Подосиновского района Кировской области.
Вспоминаю, что на полках книжного шкафа отца стояли очень важные для него издания: «Кировчане Герои Советского Союза» и «Вологжане Герои Советского Союза», и в обоих значилось его имя как знатного земляка. Видимо, понимая свою «всепринадлежность» этой земле в послевоенной биографической справке о своем происхождении он записал следующее:
«Родился в 1897 году в деревне Лодейно, Подосиновский район, Северный край, в семье бедного крестьянина. Окончил сельскую школу и дальше учиться не мог из-за отсутствия средств и работников в семье. С малых лет работал в хозяйстве отца, когда мне было 12 лет, пошел на отхожие заработки по выработке и сплаву леса, так как это единственный заработок в нашем крае».
В родной деревне отца Лодейно сохранился дом, построенный в середине 80-х годов XIX века дедом Конева, тоже Иваном Степановичем, хотя деревенские называли его Ваней Епишней по имени матери Епифании. В России существовала традиция называть детей, рано потерявших отцов, по имени матери. Дом представляет собой деревянный сруб, пятистенок, рубленный из крупных сосен, с двускатной крышей. В нем были сени, хозяйственные пристройки и большая горница. Украшает фасад дома балкон на фигурных балясинах.
Когда я приезжаю на родину отца и вхожу в этот старый, но крепкий дом, испытываю чувства, которые довольно трудно описать, и все же главным ощущением остается «пыль веков», атмосфера, которая в доме присутствует, хотя в нем уже давно никто не живет, это теперь музейный комплекс.
Наклонившись, чтобы не удариться о низкую притолоку, вхожу в дом, ступаю по рукотворным половикам. Как правило, их здесь, как и много веков назад, изготавливают из ветхих тканей, которые разрывают на полоски, а потом сшивают.
Направляюсь в красный угол, зажигаю лампадку перед иконами, всегда это делаю, подаю знак дом снова обитаем. В красном углу, у божницы, висят прекрасные вышитые полотенца, традиционные для этих мест: стилизованные изображения птиц, зверей, своеобразные обереги дома.
В горнице стоит кровать, покрытая покрывалом с кружевным подзором и вышивкой: Вологодчина край искусных кружевниц, здесь ткут кружева по старинному образцу, с помощью деревянных коклюшек. Кровать, конечно, более позднего времени. Папа рассказывал, что в деревнях спали на печах, сундуках, лавках, а чаще всего на полатях[3], в доме отца они сохранились. В детстве он предпочитал почивать именно на полатях там теплее, уютнее и никто не мешает на своего рода «втором этаже».
Вообще-то из предметов интерьера старого дома почти ничего не сохранилось. Энтузиасты-музейщики собирали вещи по домам деревни Лодейно и окрестным селам. Говорят, что подлинно коневским является большой самовар, возле которого собиралось пить чай все большое семейство четверо сыновей и дочь.
Очень люблю прикоснуться руками к традиционной русской побеленной печи. По народным поверьям, именно здесь, за печкой обитал домовой, покровитель домашнего хозяйства. На одном из юбилеев отца кто-то из деревенских приготовил нам в русской печи невероятное блюдо томленый творог из топленого молока в керамическом горшке. Моя дочка Даша, которая впервые была на родине деда, до сих пор вспоминает эту трапезу в деревне. Ушла из жизни мастерица, умудрившаяся изготовить это лодейнское лакомство, да и русские печи в деревне со временем все реже и реже используют для приготовления пищи.
О роде Коневых из деревни Лодейно более всего был осведомлен двоюродный брат моего отца Василий Нилович Конев. Он часто приезжал к отцу в Москву из Киева, где осел после войны, достойно отслужив в авиации. Статный, высокий, с командирским громким голосом, с сильным характером, этот человек нес в себе породу «служивых Коневых». Те родовые качества, что были так хороши у многих Коневых, на военной службе проявлялись в полной мере, ну а в дяде Васе особенно.
Историю рода, уходящую в глубь веков, Василий Нилович изучил основательно. Мой рассказ о «корнях» в основном сложился из его воспоминаний, а также из рассказов нескольких представителей семьи Коневых.
Патриарх рода дед моего отца, тоже Иван Степанович, был, что называется, крепким хозяином и человеком предприимчивым: занимался торговлей, имел бакалейную лавку, трактир, ямскую станцию.
У Ивана Степановича было пятеро детей: Степан, Федор, Григорий, Дмитрий и Клавдия.
Мой дед Степан Иванович был старшим. Когда смотришь на его фотографию, кажется, видишь перед собой какого-то образованного земского интеллигента. Приятное лицо с бородкой, открытый взгляд, умное, выразительное, фактурное лицо. Никогда не скажешь, что этот человек был нрава непростого, с гордыней, а случалось, проявлял заносчивость, да и еще попивал изрядно.
Федор Иванович Конев был человеком в деревне знаменитым. Он служил в Санкт-Петербурге в Императорской гвардии в Кавалергардском полку, дослужился там до звания младшего унтер-офицера. Его взяли в эти элитные войска в том числе благодаря отличным физическим данным: высокий, выше среднего роста, голубоглазый, светловолосый, атлетического сложения. Важную роль сыграло и социальное происхождение парень был из обеспеченной крестьянской семьи. После демобилизации уездное начальство рекомендовало его на должность волостного урядника. Федор был очень строгим человеком, даже по отношению к своим деревенским, служакой, с тщанием выполнявшим свои обязанности, словом, гроза.
О нраве своего дяди Федора мой отец вспоминал в беседах о прошлом с писателем Борисом Полевым. В руки школьника Ивана Конева попала как-то брошюрка о революции 1905 года. Любивший читать 13-летний мальчик вряд ли понял крамольную суть изложенного, но выводы все же сделал. На карте, что висела на стене в доме Коневых, на соответствующих государственных территориях были размещены изображения царей, правителей, королей, президентов тех или иных стран. У двух из них русского царя и японского микадо Иван выколол глаза. В этот момент в дом брата неожиданно нагрянул урядник Федор. Увидев содеянное племянником, он пришел в ярость. Нашел революционную брошюру и закричал: «Кто это читает? Чья она?». Иван тихо ответил: «Я». Дядя в негодовании замахнулся и ударил Ивана брошюркой по лицу. «Степан, я эту книжку у вас изымаю. Если твой щенок еще что-нибудь такое учинит, узнаю обоих посажу», заявил Федор. Эту сцену у карты и резкий нрав своего дяди Иван запомнил навсегда. Но впоследствии вспоминал о служебном рвении Федора с уважением, тот выполнял свой долг, предан был царю и Отечеству до конца. В коммуну, которая возникла в 1920-х годах на базе имения купца Попова, Федор, в отличие от Степана, бывшего одно время даже старостой коммуны, не пошел. В годы революционных изменений Федор вел себя тихо, но, видимо, тосковал, и в расстройстве, будучи нрава крутого, нередко бил свою жену. И вот однажды, когда Федор был на дальнем сенокосе, к нему в дом приехал следователь и уговорил жену написать признание, что ее муж занимался рукоприкладством. Эта бумага стала поводом для привлечения Федора Конева к суду, он был осужден и отправлен в Великий Устюг отбывать срок в тюрьме, где вскоре и умер.