Я с лодочником заболталась. Весело поделилась Настя.
Я убью тебя, лодочник! Свирепо рявкнул Сашка и, пересмеиваясь, они пошли, как он выразился, домой.
День прошёл замечательно! Долго гуляли по лесу, набрали пакет брусники. Усталые, долго сидели за столом. Много разговаривали и много смеялись. И было так хорошо! Хорошо, что вдвоём, что погода замечательная, лес вокруг сказочный и шумит, а речка поёт свою песню. И не надо спешить, поглядывать на часы, про себя ахнув: уже пора! Можно просто валяться под любимой лиственницей, смотреть в небо, держаться за руки и слушать дыхание друг друга. Но вот Сашка зашевелился, лениво пропел: Настёна, пора делом заняться!
Ну, каким ещё делом, Сашечка? Всё так хорошо! Смотри, любуйся и запоминай. Нам всего одно воскресенье осталось.
Вот дело сделаем, и будем запоминать. Он поднял ноги, резко опустил и. Красивое Сашкино тело метнулось вверх и мягко приземлилось на полусогнутые ноги. Он сунул руки в карманы и угрожающе сказал: Лучше вставай, а то бабуле пожалуюсь, что ты ленивая!
Молнией взлетела Настя, проделав тот же трюк и тихо приговаривая: Ах ты, ябеда! Ах ты, стукач! Пошла на Сашку, размахивая ногами, как заправский каратист.
Жаловаться? На меня? Бабуле? Она вертелась юлой. Он посмеивался, отражал удары руками и похваливал её: Ай, молодец! Умница, душа моя! Давно бы так!
Настя как-то ловко, веретеном, крутанулась прямо перед его носом, коса обвилась вокруг Сашкиной шеи, они обнялись и расхохотались. Потом долго целовались, пока он не сказал: Без глупостей!
Посмеиваясь, нарезали свежих веток на постель, сверху насыпали сухих листьев и травы. Постели получились пышными и мягкими. Настя достала две простыни, одну протянула Сашке.
А я тоже две принёс, похвастал он, даже пару одеял прихватил. Они, правда, тоненькие, но если что, печку затопим.
На пол набросали веток лиственницы с мягкой и уже пожелтевшей хвоей. В избушке сразу запахло лесом, вкусно запахло! Сашка поставил на стол две свечи, ночи стали тёмными, и ахнул: Настёна, пойдём позировать, я же фотоаппарат принёс! Она попыталась привести себя в порядок, но он сказал: Нет, давай как есть!
И они позировали « как есть»: штаны закатаны до колен, босые ноги облеплены травой. Солнце к вечеру грело нежно и ласково.
Подолгу устанавливали небольшой «Кодак» где-нибудь на ветке, дружно бежали к выбранной точке и, счастливые, замирали, шикая друг на друга. Потом Сашка долго уговаривал её распустить волосы. После клятвенного обещания: сам заплету подхватил Настю, поставил на скамеечку и, прикусив губу, сосредоточенно стал возиться. Он распускал косу прядь за прядью, медленно пропуская каждую через ладонь. Блестящая, пушистая, мягкая она выскальзывала из пальцев и, как живая, закручивалась крупным локоном.
Настёна, изумлялся Сашка, я разглядел! Каждый волос похож, как бы тебе объяснить. Вот металлическую спираль, если распрямить, она вроде бы и прямая, а всё равно волнистая. У тебя каждый волос такой волнистый, а когда вырвется на свободу, ещё и в кольцо закручивается. Никогда такого не видел! И тихо ахал.
Насте надоело его копание, она привычным движением расплела, тряхнула головой и
Я же говорил фея! Сашка полез за сигаретой. Пышный роскошный плащ, надёжно укрывающий тонкую фигурку до колен, золотился на вечернем солнце, слегка шевелился под слабым ветерком, будто живой. Настя достала щётку, скомандовала: Теперь собери! Он послушно возился, сопел, запутывался, пытался собрать. Она обняла его за шею, укусила за ухо: Ну, теперь понял, какое это наказание?
Настён, дай я тебя сначала поцелую. А теперь сама подумай: если мы вдруг заблудимся в тайге и обносимся до предела, нам твоих волос на двоих хватит и для тепла, и срам прикрыть. Обещание своё помнишь? Стой, не шевелись!
Он побежал за фотоаппаратом, щёлкнул несколько раз.
Ещё два кадра осталось на танцы, не забыла?
Она перебросила волосы на одну сторону, быстро причесала, придерживая локотком, собрала в пучок, и завязала на макушке лёгким зелёным шарфиком.
Всё, Настёна, не трогай больше! Походи немного так, упрашивал он. Она фыркнула: Если бы я была лошадью, все бы любовались на мой хвост.
Так, душа моя, о хвостах всё! Давай ужинать, я есть хочу! Скоро темно, а ты обещала танцевать для меня. Я сегодня как будто султан, опечаленный думами о народе. А ты будто моя наложница и пытаешься отвлечь меня от этих дум. Сурово сдвинув брови, он суетился у костра, разогревая в котелке мясо, Запахло так вкусно, что Настя побежала накрывать на стол. Красиво разложила огурцы, помидоры, приготовила хлеб, приплясывая: Ну, быстрее, Сашечка, я тоже есть хочу!
Потом дружно мыли посуду, поставили на огонь котелок для чая. Солнце почти село, яркий край его висел где-то совсем недалеко, прямо за деревьями. Ветерок совсем затих, и только речка негромко шумела на перекатах. Сашка уселся под лиственницей на штормовку, скрестил ноги и объявил: Ну, всё! Я султан!
Ещё нет, Настя принесла полотенце, намотала ему на голову подобие чалмы, вот теперь всё! Держи кассету, я переоденусь. Буду готова скажу.
Она убежала в избушку. Сашка курил, улыбаясь, смотрел на тот берег, на скалы, лес, будто хотел оставить в памяти каждый кустик.
Включай, Сашечка! Он нажал клавишу, недолгое шипение и вдруг посреди тайги у избушки северного охотника зазвучала музыка. Незнакомые инструменты заголосили резко и пронзительно, но так дружно и слаженно, что перед глазами сразу возникла картина: песок, караван верблюдов, закутанная с головы до ног женская фигура. Вот вступили барабаны солидные, басовитые. Им отозвались звонкие и энергичные, лёгкая перекличка и полилась музыка. Томная, страстная! Темп то нарастал, то затихал, и тогда негой разливались знакомые голоса скрипки и флейты.
Солнце уже совсем упало за деревья, но багровая полоса на небе ещё не погасла, горел костёр. И вот сюда, в отблески огня молнией вынеслась фигурка и резко остановилась. На щиколотках босых ног звенящие браслеты. Широкий тёмно зелёный пояс, низко сидящий на бёдрах, расшит бисером, блёстками, бусами. От него вниз спадает полотно юбки лёгкого шёлка такого же цвета и вьётся вокруг ног мягкими складками. Где-то в них запутался разрез, в котором иногда мелькает округлое белое колено. Блики огня играют на нежном обнажённом животе с неправдоподобно тонкой талией. Высокая красивая грудь прикрыта лифом, расшитым в тон поясу, несколько рядов блестящих пластинок на шее спускаются на грудь. Голова туго повязана зелёным шёлковым платком до самых бровей, одним концом прикрывая лицо. Только огромные зелёные глаза остались свободными и они пристально, и даже с вызовом смотрят на Сашку. У него медленно сошла улыбка с лица и упала сигарета.
Быстро быстро забили барабаны, ритм нарастал. Широкий пояс на бёдрах вдруг стал мелко подрагивать, заметались нашитые бусины и висюльки, и только потом стало заметно, что это не пояс, это по нежным бёдрам проходит мелкая дрожь. Но вот резко стихли барабаны, запели скрипки и флейты, и фигурка закружилась по поляне. Лёгкий шёлк взлетал, открывая стройные девичьи ноги. Трепетали нежные плечи, и тогда дивное ожерелье начинало звенеть и перешёптываться. Руки сорвали платок и он, будто сказочное перо Жар-птицы то зависал в воздухе, то, подхваченный ловкими пальчиками, опять кокетливо прикрывал лицо, оставляя улыбающиеся лукавые и дерзкие глаза.
Сашка, схватив фотоаппарат, щёлкнул пару раз, отбросил его в сторону и опять замер неподвижно. Танцуя, фея то приближалась к нему, слегка касаясь кончиками пальцев и немыслимо изгибаясь, то, резко отпрянув, кружилась по поляне, играя с платком. То замирала на месте, и только бёдра вели свой соблазнительный танец. Зелёный шарфик развязался, сполз с волос и упал к Сашкиным ногам. Барабаны резко выдали заключительный аккорд. Над поляной повисла тишина, только слышалось Настино дыхание. Она стояла, окутанная водопадом волос, раскрасневшаяся и вопросительно смотрела на Сашку.