Николай заслушался, не в силах проронить хотя бы слово. Когда Степан закончил говорить, в комнате воцарилась полная тишина. Оратор молча ожидал реакции на завершённый трактат, а у Николая в ушах всё ещё звучали слова Степанаволколова: «Свалят, загрызут, ножичком, отдышусь и домой».
И словно эхом по новому кругу, в голове то же самое прокручивается: «отдышусь и домой».
Вот это да! произнёс поражённый услышанным, опешивший вконец ученик и спросил Степана: Послушай, дядя Степан, мне интересно, а откуда ты узнаёшь, когда стая пришла? Они что, телеграммой сообщают тебе? пересохшим ртом сглотнув слюну и преодолевая непривычную, гадкую сухость во рту, спросил Николай.
Тут, Коля, просто всё, никаких телеграмм нет. Псину мою, Найду, знаешь небось?
Чего её знатьто, вон она во дворе расселась, при чём тут твоя Найда?
Очень даже при чём. Щенков от неё сколько я продал, тебе известно? А почему покупали, знаешь?
Нет, а что за секрет такой?
Секрет в том, что они полукровки, я с волками её вязал. За этим в горы уводил течную и в волчьей щели привязывал. Волки таких сук не рвут. Наперёд накормлю её до отвала, дней на несколько хватает, да каши в конуре оставлю миску, проголодается погрызёт. А вот как следы вокруг замечу знать, пришли. Такая вот «телеграмма», значит. Найду я в дом вчера привёл, а сам в доспехи да за добычей собрался. Тут ты на мою голову со своей корзиной, чтоб ей неладно было. «Больнооой», передразнивая своего друга, Деда Серикова, забурчал Степан, в обиде на недоразумение, в котором он сам и был главным виновником. Помолчал и с хитрецой в голосе продолжил: А по весне, как есть, щенки будут, слышишь, Коль. Все один к одному красавцы, пятьшесть рыл, не меньше. По пятёрке за каждого платят, а первый кобель, обещаю, твой будет, Палканом назовёшь, на охоту водить станешь. Они, эти полукровки, дюже умными бывают. Спасибо ещё говорить будешь.
Вкрадчиво, заискивающим тоном, как будто выгодную взятку предлагал, закончил своё объяснение Степан. Замолк, задумался и сквозь зубы процедил:
Коль, не сказывай деду про всё это, ну, про то, что я в горы пошёл. Дед обо мне печётся, запрещает. Я вроде обещался забросить энто дело, но деньжат надо подкопить. Если расскажешь, позора мне тогда не стерпеть. В глаза ему взглянуть не смогу. Прошу, не сказывай, а?
Такого повинного взгляда от Степана Николай не смог припомнить за всю свою жизнь. Нашкодивший сорванец и тот так виновато себя не чувствует, а тут старый, огромный, умудрённый сединами человек. Николаю самому стало не по себе ещё и оттого, что стал невольным свидетелем его лукавства. Разве сможет он подвести такого человека, как его Степан, разве ослушается своего мудрого учителя? Как на такое решиться?
Не скажу, так уж и быть, пробурчал поставленный перед неожиданным фактом Николай. Только страшно, а если случится что, как я потом объяснить смогу, почему не сдержал тебя?
А вот врежу в лоб сейчас и поймёшь тогда как, повысив голос, напирал старик, таким манером показывая, кто есть кто из присутствующих. Резко надвинулся на более скромную фигуру Николая, как чёрная градовая туча на беззащитную былинку. Навис над ним, взял за плечи и вновь мягким, спокойным голосом попросил: Ты погляди на него, мямля какой, прекрасно знаешь, о чём прошу, и не шутки ради. Не сказывай про меня Михалычу, и всё тут.
Николай молча кивнул, снял его тяжеленную ладонь со своего плеча и добавил:
Завтра зайду. Может, помочь чем?
Ну, вот и ладно, заходь, а там поглядим. Да, вот и корзинку заберёшь, заодно.
Заслушался Николай, засиделся, под впечатлением и перевозбуждённый поздно вернулся домой. Хорошо, что никому ничего не пришлось объяснять, улёгся спать, но никак не мог уснуть почти до рассвета. Утром быстренько, разбитый, расстроенный, собрался и поделовому ушёл на работу, также никому не сказав ни слова.
Вот так, неожиданно для себя, Николай прикоснулся к чужой тайне, хранимой столько лет этим странным охотникомволколовом и его старым другом Дмитрием Михайловичем Сериковым.
Пообещал не говорить и сдержал слово, так никто и не узнал об этой последней Степановой охоте. Была она по обычаю удачной, вот волкам этой ночью не повезло. Сколько их было, Степан не сказал, да ещё и зубы скалил, когда Николай зашёл за корзинкой и спросил про вчерашнюю охоту.
Какая охота, Коль, да ты сказывся никак, чи шо? Стар я стал чудеса творитьто. Да и слепну на глазах. Прямо беда.
Настолько достоверно притворщик играл роль, что в какойто момент Николай засомневался: «А не во сне ли всё это случилось?» Поведение Степана стало своеобразным сигналом, что эта тема полностью закрыта и возврата к ней более не будет.
Ладно, ладно. Нет, значит, нет.
На том и порешили, больше он Степану вопросов не задавал. После работы принёс корзинку домой, передал деду спасибо от больного и засвидетельствовал, что болезнь Степанахитрого отступила.
4
Уважали Степана в посёлке, по-настоящему уважали. За спокойный нрав, рассудительные речи, силу несокрушимую. Уважали все без исключения за то, что он всех уважал, слова плохого никому не сказал. Но вот состарился Степан, на восьмой десяток жизнь пошла, присмирел, а раньше с ним случались казусы. Бывало, разбуянится, сдадут у старого солдата нервы сладу с ним нет, мужики с дороги кто куда, только один Михалыч с ним совладать и мог. Но правду сказать, здесь хватало одного только слова Дмитрия Михайловича. Это было целое зрелище говаривали мужики.
Вставал Михалыч на пути буяна и, медленно поднимая взор, смотрел на Степана прямо ему в глаза.
Кончай, сказано! произносил он то ли тихо, то ли громко, не поймёшь, но те, которые видели эту сцену, объясняли всё происходящее исключительно гипнозом.
Потому как ничем другим это чудо простой крестьянский ум объяснить не мог. Так и говорили мужики:
Гипнотическая магия!!! Мессинг хрыч его раздери.
Замечали мужики и другое. Чтото было особенное во взглядах друг на друга двух этих гигантов, оба были под два метра ростом, да и физическая сила их стариковские тела ещё не покинула. Видно было, что эти люди очень крепко стоят на ногах, одного того хватало, что оба числились на работе. Во время сцены умиротворения Степан прятал взгляд, смотрел так, как будто готов повиниться, сознаться в чёмто, как нашкодивший пацан. Дед Сериков, напротив, смотрел, как командир на своего подчинённого бойца, с напором и укоризной. И тогда Степан покладисто усмирял свой пыл, становился спокойным, рассудительным, как ни в чём не бывало. Заканчивалось обычно всё это дружеской чаркой и воспоминаниями. Воспоминания! Да. Воспоминания этих двоих друзей это нечто особенное, необычное, огромное, всеобъемлющее. Представьте себе они знают друг друга столько, сколько помнят себя, родом из одного алтайского села. Серикову Дмитрию Михайловичу исполнилось девяносто семь, а Степану шёл семьдесят восьмой год. Вы скажете: «Большая разница в возрасте, какая дружба?»
А вот бывает же, самая настоящая, со стародавних времён. Поначалу как старшего брата с молодчиком. Потом в Первую мировую скрепила их дружбу боевая среда. А к старости разница в возрасте почти исчезла, при этом суть отношений не изменилась. Вот и выходит более семи десятков лет друг подле друга. Дед Сериков, как его называли, работал на правах бригадира в совхозном фруктовом саду. Поначалу, лет так пятнадцать назад, сам его и сажал, а теперь здесь же руководил женской бригадой. Женщины ухаживали за садом, собирали урожаи и сажали новые молодые саженцы. Своего Деда Серикова воспринимали не иначе за генерала. Генерал Сериков как гордо это звучало бы, но и настоящее воинское звание этого героя было из числа незаурядных. Первую мировую войну он завершил с отречением Николая II в марте 1918 года. Тогда уже полгода как состоял в звании подполковника и георгиевского кавалера. Потом в Гражданскую воевал против адмирала Колчака. Уберегал свои родные алтайские места от продовольственных реквизиций и мобилизации в его армию. И всегда рядом с ним служил Степан, который был рядовым солдатом, верным другом и боевым товарищем подполковника Серикова. Так и длилась их дружба со старых времен. Есть знаменитая бриллиантовая свадьба это если супруги прожили вместе семьдесят пять лет, так вот их дружба тоже была бриллиантовой, потому что истинно бриллиантового в этой дружбе было очень много, настолько много, насколько человек может себе представить. И, уезжая навсегда из ставшего второй родиной села, никак не мог Степан не проститься с близким другом Дедом Сериковым. Не мог он обойти его дом и при этом боялся этой последней в их жизни встречи. Причина его страха была «маленькоймаленькой», она, эта причина, помещалась во внутреннем кармане пиджака Степана. Скрывалась эта причина из виду, долгодолго пряталась по пыльным полкам, в потёмках сундука таилась, и так всю долгую жизнь. Пыталась она, зараза, зарыться в землю, ещё утопиться в реке хотела, даже в топке печи сгореть, подлая, порывалась. Но оказалась всё же страсть какой живучей и вот теперь жжёт грудь, не даёт спокойно дышать, и нести её к другу тяжелее, чем ту самую тонну хлеба, которую он, почитай, каждый день на своих руках перетаскивал. Все это было его страшной тайной тайной длиною во всю жизнь.