Время - Исповедь

Лев Тимофеев

Исповедь

Художественное электронное издание

Издательство благодарит Фонд А. И. Солженицына за помощь в издании этой книги

Оформление

Валерий Калныньш

© Л. М. Тимофеев, 2022

© «Время», 2022

* * *

От автора

Пришло время исповедаться. Читатель, который взял в руки эту книгу, взял в руки мою жизнь  жизнь человека второй половины прошлого столетия. Каждая страница здесь  исповедь. Даже там, где, кажется, дана всего лишь последовательность событий, даже там, где за автора говорят документы,  всё это лишь способ рассказать о своей жизни, исповедаться.

Исповедаться  значит предъявить себя: вот как я жил, вот каков был мой выбор, моя судьба. Исповедаться  значит просить прощения у тех, кому может показаться, что ты прожил жизнь не так, как следовало. Исповедаться  значит отказаться от своей гордыни и признать тщету многих своих устремлений. Исповедаться  значит заново предъявить себя и ровеснику, рядом с которым прожиты годы, и молодому современнику, который, может быть, захочет увидеть и понять жизнь человека уходящего поколения.

Взрослым я плакал всего дважды в жизни. Первый раз, когда умер отец. Мне было 37. Я тогда не просто плакал: слез было немного, но лицо моё перекосил нервный парез, застыла какая-то странная гримаса. И во время многолюдной гражданской панихиды в клубе завода, где работал отец, я слышал, как кто-то в толпе сказал (должно быть, специально, чтобы я услышал): «У него отец в гробу, а он лыбится как блаженный». Вообще в жизни не раз так бывало, что выражение лица, а иногда даже и произнесенные (или написанные) слова вовсе не соответствовали тому, что творилось в душе. Надеюсь, читатель увидит и поймет эту двойственность иных трагичных моментов жизни.

Второй раз я плакал уже от счастья 21 августа 1991 года на широком балконе московского Белого дома во время победного митинга. Прокричав, как и многие выступавшие, вниз, в необъятное людское море, какие-то, не помню уж какие, громкие слова, я, едва отойдя от микрофона, встретил кого-то из друзей-диссидентов, мы обнялись, поздравили друг друга с падением коммунистического режима и к горлу подступили неожиданные слезы. Теперь, спустя три десятилетия, понимаешь, то была всего лишь восторженная эйфория: последующие времена показали неоднозначность всего тогда происходившего. Вдумчивый читатель, наверное, обратит внимание, что помещенный в приложении к основному тексту книги мой недавний блог называется «Из ниоткуда в никуда».

Я и хотел бы, чтобы эту книгу прочитали не только мои единомышленники-либералы, но и люди (особенно молодые люди) сомневающиеся, ищущие свой путь, или даже прямые идейные противники. Пусть прожитое нами время станет предметом добросовестного осмысления людьми с разными мировоззрениями, с разными жизненными установками, с разными политическими предпочтениями и наш опыт  со знаком ли «плюс» или «минус»  поможет им лучше понять собственную жизнь.

В книге разворачивается единый последовательный сюжет. Словно в какой-то день автор сел за стол, написал первое предложение и дальше, дальше, не отрываясь от работы, строчил, строчил, пока не поставил последнюю точку: жизнь прожита, книга готова.

Нет, на самом деле всё совсем даже наоборот: книга вполне состоялась только после того, как совсем недавно было написано и опубликовано повествование о моих родителях и предках, отчасти и о моем детстве. Это повествование открывает и книгу, и сюжет моей жизни.

Судьба моих родителей и предков  от самого начала прошлого века  определила и мою судьбу, мою жизнь, протянувшуюся вот до двадцатых годов века ХХI. По крайней мере, я сам эту преемственность, эти «обязательства наследования» очень хорошо ощущаю.

Люди чуткие, думающие, рефлексирующие иногда задаются вопросом о цели бытия, о смысле жизни, о собственном предназначении. Особенно часто вопрос этот возникает в молодости. Но в молодости-то как раз на него нет и не может быть ответа. Ответ дается только уже прожитой жизнью  полный и развернутый. Вот как в этой книге-исповеди.

I. Исповедь незнания

Очерки частной жизни

Писал для тех, о ком написано: перед ними исповедаюсь.

1

Мой отец, Ионин Михаил Борисович, был человеком с виду неприметным: невысокий, худенький, уже в молодые годы, судя по фотографиям, лысоватый. Говорил спокойно, негромко, не помню, чтобы на кого-то  в семье или на работе  повысил голос (а я в детстве бывал у него на работе часто и видел, как он разговаривает с людьми). Он вообще охотнее слушал собеседника, чем говорил сам. Носил всё неброское, приглушенных тонов. У него были пара повседневных костюмов и пара выходных  и все обязательно различных оттенков серого. Впрочем, пошиты они были у лучших московских портных и ладно сидели на нем  таков был жизненный принцип (до сих пор помню фамилию известного в сороковые-пятидесятые годы портного: Баренбаум). Но при неброской внешности, при скромной, ненавязчивой манере держаться, отец во всех своих делах и поступках проявлял упорную внутреннюю силу, которую в наши времена, видимо, назвали бы харизмой. Люди эту силу чувствовали, и среди своих еврейских родственников и их знакомых он считался человеком незаурядно умным и пользовался безусловным авторитетом. Из чужих разговоров до меня не раз долетало: «Посоветуйся с Мишкой Иониным» Или прямо: «Попроси Мишку, он многое может».

Видимо, за то, что он «многое может», его и начальство ценило: в феврале 1942 года, в тяжелую блокадную зиму, он, отекший от постоянного недоедания, с нервным истощением от многодневного недосыпа и переутомления, был переведен (перевезен самолетом) из Ленинграда, где в ту пору работал начальником транспортного цеха одного из оборонных заводов, в Москву и назначен директором автобазы Наркомата (впоследствии министерства) вооружений СССР.

В семейном архиве сохранился документ Я вообще люблю старые бумаги и документы и в этой книге буду часто к ним обращаться. Характер времени, атмосфера эпохи обычно проявляются не только в смысловом содержании, но еще и в стиле речи, в интонации. Итак, в семейном архиве сохранился вот такой документ (фотокопия):

Гербовый бланк

Заместитель народного комиссара

Вооружения Союза ССР

28 февраля 1942 года

 214-3/21

Директору завода  7

тов. Калистратову.

Немедленно командируйте в гор. Москву Наркомат Вооружения

тов. Ионина М. Б.

Предельно коротко: ни лишних объяснений, ни причин, ни целей. Война. На заводе каждый человек на счету. Люди погибали и под бомбежками, и от голода. (Я погуглил: уже в конце 1941 года при заводе  7 был открыт стационар для дистрофиков.) Но приказ командировать  и командировали.

В Москве отца положили в госпиталь, быстро привели в порядок, поселили в гостинице (в гостинице «Москва»; на крыше в то время еще «работали» зенитки)  и немедленно за работу Через некоторое время позволили жену вызвать из эвакуации, и тогда дали хорошую квартиру в ведомственном доме А к началу следующего учебного года мама съездила в Свердловск, где я оставался с бабушкой и теткой, и забрала меня, худющего, золотушного, с какой-то туберкулезной гадостью в железках. Война войной но в 43-м году я пошел в свой первый класс уже в московскую школу.

Этот перевод отца в разгар войны из блокадного Питера в столицу (только-только немцев отодвинули), назначение его, тридцатишестилетнего беспартийного еврея, на довольно ответственную должность (война, ключевой наркомат  вооружений), хоть и может на первый взгляд показаться странным (ближе не могли найти человека?), в общем-то легко объясним. Дело в том, что за две недели до начала войны Сталин назначил наркомом (министром) вооружений своего любимчика, директора одного из питерских оборонных заводов совсем молодого (32 года) Дмитрия Устинова (взамен арестованного предшественника, как же иначе).