Хлеб, после нагревания и отпаривания, стал почти как свежий. Вкусно. Намного вкуснее, чем то, что сейчас продают в супермаркетах на Земле. В детстве, помню, хлеб был таким же вкусным и то не любой, а именно пшеничный подовый. А если вприкуску с хорошим мясом, и запивать горячим настоем душистой травки то вообще здорово. Да еще и принимал я это блюдо на голодный желудок.
Как наелся, сразу потянуло в сон.
Вышел наружу, потребности организма справил, результат в ямку прикопал. Почему прикопал? Так надо. Чтобы пейзаж около жилья не портить и запах не разводить. Потому что запах это не только не эстетично, но еще и привлекает хищников.
Вокруг уже сумерки. По лесу не походишь, темно, да и хищники вышли на охоту.
Интернета нет, телевизора нет, сочинять развлекательные книги тут, судя по всему, тоже еще не научились. Делать нечего. Совсем. И спать охота устал от свалившихся на меня впечатлений.
Светильник оставил зажженным, без него в землянке вообще ничего не видно.
Зевнул, разделся и залез под медвежью шкуру спать. Шкура немного попахивала шерстью, непривычно и привычно в то же время. Под ней оказалось уютно и тепло. Устроился поудобнее, зевнул еще раз и отключился.
2. Дефрагментация памяти
Я был разломан на куски.
Потом собрал себя и склеил.
Вдруг стал другим
И оказался
одинок.
***
Мне снилось, как я бегу.
В старом доме моих родителей две длинные комнаты были соединены дверным проемом, получалось много пространства, на котором можно было разогнаться. Однажды я разогнался так сильно, что почувствовал на своем лице встречный ветер. Я бежал и радовался тому, какой я быстрый вот, даже ветер в лицо. Раньше такого никогда не было, и позже почему-то не получалось бегать с таким ярким ощущением скорости. Вот эта вот детская радость стала моим самым ранним воспоминанием о себе. Сколько мне было тогда? Два года? Три?
Я проснулся с улыбкой.
Вокруг было темно. Светильник погас. «Только масло зря выгорело», мелькнула мысль. Через отдушину над дверью пробивался свет, который давал возможность ориентироваться. Да и если бы было темно, не беда я бы все нужное нашел на ощупь.
Потому что я всё вспомнил.
Теперь во мне жило две памяти.
Я помнил, что происходило со мной в течение всей моей жизни на Земле.
И я помнил эту землянку, этот лес, себя молодого охотника по имени Тимос.
Работала эта новая память слегка неудобно. Когда мой взгляд падал на какой-то предмет, она вытаскивала из глубины все ассоциации, которые с ним связаны у Тима.
Вот медвежья полость на кровати: это мой первый медведь. Я выследил его зимой по следам, срубил молодую березку с развилкой, заточил концы веток и обжег их на костре для прочности. Потом дождался медведя у пограничного дерева, на котором он оставлял свои метки, раздразнил его и принял на рогатину. Медведь был не очень крупный, молодой, но уже успел обзавестись собственным охотничьим участком.
«Почему зимой медведь не спал?» удивилась часть меня. «Что, разве медведи могут всю зиму спать?» удивилась другая часть меня. Местные медведи отличались от земных. По воспоминаниям Тима, они были крупнее, с более длинными лапами, имели короткую и широкую морду, как у сенбернара, только больше и не такую лобастую.
И так со всем, что я видел вокруг, любая вещь вызывал пучок связанных с ней образов. Но работало это кусками, обрывками. Одно воспоминание могло потянуть за собой другое, но чтобы составить логичную и цельную картинку, приходилось сосредоточиваться и заставлять себя вспомнить, как бы задавать себе вопросы.
Это одна проблема. Вторая воспоминания Тима по большей части были образными. Если я пытался сформулировать их словами, я начинал думать на низотейском языке. А если я думал в обычном режиме, я думал на русском. И совместить одно с другим оказалось чрезвычайно сложно. Я не мог просто перевести с языка на язык, я или думал местными образами и словами, или переключался на русский. Не получалось сформулировать мысль на русском, а потом высказать ее вслух на низотейском. Это было сложно и долго. А вот сразу подумать на низотейском легко и просто, но сложные понятия в этом языке отсутствовали (или Тим их не знал), да и из известных понятий сложные мысли составить не удавалось.
Потому что логическое мышление мне досталось от земного меня.
Еще от земного меня мне достались моральные принципы. Как это работало? Если я вспоминал что-то из жизни Тима, я вспоминал и отголоски его эмоций. Но это были именно воспоминания. А сейчас оценивал я события по-земному. Вот, скажем, Тим с детства жил в бедной крестьянской семье. Он был счастливым здоровым ребенком, пока не потерял отца. Но я-земной от некоторых его воспоминаний впадал в состояние шока. Хотя, по здравому размышлению, из этого шока быстро выходил. Просто понимал, что всякая мораль зависит от условий, и у всякого обычая есть причины.
Земному мне, например, странно, что отец может с матерью сексом заниматься, когда рядом на кровати еще пятеро детей лежат. А тут это обычное дело. Потому что нет тут отдельных спален у крестьян, есть одна горница и общая кровать на все семейство, включая дедушек и бабушек. Кажется диким, что любая крестьянка может юбку задрать и присесть на огороде погадить, на глазах у родственников и соседей. А иначе никак. До строительства сортиров в деревнях еще народ не дозрел, в лучшем случае ямки роют на краю огорода. И так со многими вещами сначала в оторопь бросает, а потом понимаешь иначе тут не получится.
Чувственная сфера досталась мне в наследство от тела Тима. Со всей яркостью ощущений молодого парня, включая гиперсексуальность. Воспоминания о моей земной жене или любовнице вызывали скорее интерес, а вот от образа подружки Тима сразу возникало острое желание и всякие физиологические реакции. Умом я понимал, что подружка эта, Милка, простая крестьянка, вовсе не фотомодель, и с эстетической точки зрения мне вообще малоинтересна. К тому же в этом мире еще не изобрели журнал «Космополитен», поэтому женщины не были в курсе, что нужно худеть, а целлюлит это ужасная болезнь и уродство. Они вообще слова «целлюлит» не знали, зато носили его с гордостью. Для меня-земного это было непривычно, а Тиму эта мясистая гордость ужасно нравилась, особенно на ощупь. При этом во всём, что касалось женской красоты, у охотника было преимущество перед землянином: как у всех молодых мужчин, крови у нашего тела хватало либо на работу мозга, либо на эрекцию члена. Когда в голове возникали видения мягких грудей или круглой задницы, происходила эрекция и логическое мышление землянина отключалось. Такая вот досада.
Еще от Тима мне в наследство достались навыки движений. Тело помнило, как бегать, держать в руке лук, бить охотничьим ножом.
***
Этот нож когда-то спас мне-охотнику жизнь. Дело было в конце позапрошлой зимы.
На мой след встал крупный медведь.
Этот зверь умеет двигаться очень тихо, а у меня под снегоступами скрипел снег, так что услышал я его, только когда он на меня бросился. Медведь напал «свиньей», на четырех лапах, быстрыми прыжками. Времени у меня было всего пара ударов сердца. Я успел развернуться, направил копье (зимой крупные хищники нападают на человека, поэтому приходится ходить с копьем), прижал его к боку и наклонился вперед, чтобы принять удар зверя всем весом своего тела.
Рогатина попала хорошо, насколько это возможно при такой атаке. Наконечник вошел в плечо между левой лапой и шеей, на всю глубину до поперечины. Это примерно три-четыре ладони (мера длины «ладонь» меряется поперек ладони, а не вдоль, получается сантиметров десять). Рана получилась страшная, если бы было время зверь истек бы кровью. Но времени не было. Мало убить медведя надо еще и самому при этом выжить.