Маленький камушек в оригинальный Юлин огород. Мальчик Марат и младшая дочь Полина были активными, любопытными, в меру упрямыми детьми, с ними педагогические приемы Юлии оправдались. А вот старшая Вера тихая, кроткая девочка, остроносенькая, с русыми косичками, похожими на мышиные хвостики тревожила ее. Не присутствовала в Вере Юлина категоричная убежденность, ее стремительная энергия. Но здесь не одна лишь материнская тревога. Память о трагедии с сестрой Марьяной это как рана, что болела и кровоточила в семье Елгоковых долгие годы, когда были живы Иннокентий Павлович и Агриппина Ивановна, когда Юлия взялась заботиться о сыне Марьяны, таким вот способом став матерью, еще не успев выйти замуж. Все казалось, что боль со временем утихнет, сменится спокойным послаблением, ведь ничто не вечно. Однако у молодых Тубаевых родилась старшая дочь Вера. Внешне она нисколько не походила на Марьяну, не обладала теткиной хрупкой грациозностью, отстраненным аристократизмом, музыкальностью обыкновенная скромная советская девочка пожалуй, больше застенчивая, тихая, погруженная в себя. Хотя Юлия-то видела и тревожилась, и опять же не могла не отметить, что Вера странным, почти мистическим образом повторяет историю несчастной тетки, которую знать не могла. Конечно, Пров Сатаров никакой не майор Решов, а просто видный парень из известной кортубинской семьи, он пока еще молод, но в нем явна та же напористая, властная мужская порода. И что-то же Пров нашел в серой мышке Вере! Что-то в ее уклончивых диковатых зрачках, всегда поджатых губках, маленьком округлом подбородке. Вроде послушная скромница, но мечтательное наваждение таилось во взмахе ресниц, в неспешной речи Вера, когда смеялась, прикрывала ладошкой рот, никогда не спорила и не заводила парней, и она, конечно, не могла противостоять самоуверенному Прову, что выбрал ее и пошел в атаку. Точно мистика: мужчина охотник и женщина его добыча. Юлия не верила в мистику. Даже если она вздумала бы возражать, то Пров не отступился бы уступить вынуждена Юлия. Вера стала женой Прова Сатарова, их союз сложился счастливо. Родился первый Юлин внук Генрих. На других детей у Веры Васильевны не хватило здоровья, но всю свою любовь она сосредоточила на единственном сыне почти болезненно обожала его. Между Генрихом и матерью всегда существовала эмоциональная близость. Вот это бабушка Юлия считала желательным ограничить, она говорила, что из внуков, Генриха и Максима, нужно лепить мужчин, а не разводить антимонии и не разливать сироп. И Юлия с присущим упорством занялась своим планом: мальчишки учились (правда, Генрих без излишнего рвения, а Максим весьма усердно), играли в футбол, плавали, дрались (здесь уже Генрих первенствовал); в частном доме в Коммуздяках выполняли свою работу могли вскопать огород, разобрать и собрать замок, утюг, электроплитку, умели пользоваться рубанком, гвоздодером, молотком и пр. Кульминационный момент мужского воспитания наследников, о котором любят вспоминать Тубаевы, Елгоковы и Сатаровы. Когда отличник Максим собрался на день рождения к Тае девочке, в которую влюбился нечаянно и впервые в жизни его находчивый брат Генрих предложил, дабы произвести эффект, залезть на соседний участок и нарвать там цветов (почему на соседний? будто на своем не росли). Сказано сделано, пацаны немедля разорили клумбы у соседа, напоследок Максим позарился на редкостный цветок огненно-красный, пахучий, бархатистый шар размером с полголовы решил, что сразит юную даму сердца наповал. Все бы ничего, но сосед попался не простой садовод любитель (по фамилии Щапов), его профессиональная деятельность была связана с заповедниками Кортубинской области с сохранившейся первозданной экосистемой в основном на юге, где обширные степи покрывали не только ковыли начиная с весны, распускалось и зацветало удивительное разнотравье. Из своих поездок Щапов привозил семена и растения, и часть садил у себя на участке. Этот красный цветок являлся предметом гордости, столь трепетного отношения, что лишившись своего богатства, сосед, выл и рвал волосы, повторял «Мой радивей! мой радивей, ой-е-ей». Разоблаченные мальчишки были непроницаемо тверды ни тени раскаяния или страха. Пров Прович в отместку заставил их в одних шортах и майках вырвать с корнем соседские заросли крапивы у забора. Максим и Генрих стоически перенесли наказание. Юлия ругалась и отворачивала лицо, на котором расплывалась довольная улыбка. Внуки выросли не изнеженными наследными принцами и вполне преуспели в жизни. Генрих нынешний глава ОАО Наше Железо, хозяин Кортубина. Максим Елгоков опять же в Кортубине, дети Полины в Москве, следом подтянулись правнуки.
Юлия ушла с комбината в начале девяностых, когда стало ясно, что все кортубинские передряги не есть случайные всплески, временные обстоятельства, а всерьез и надолго. Все рушилось подобно карточному домику, и ничего не предпринималось, чтобы предотвратить падение значит, это кому-то было выгодно. Выгодно, чтобы государственные фабрики, заводы оказались бесхозными, беспомощными. Выгодно, чтобы массы людей (в том числе умных, образованных, способных сделать выводы огромный советский инженерный корпус) озаботились бы исключительно элементарным пропитанием и радовались любому брошенному куску. Помните, как мы, наивные совки услышали тогда впервые знаменательную фразу: вы еще за миску супа работать будете! Пророчество исполнилось быстрее, чем успели в него поверить. Все так. Положение на КМК нисколько не отличалось от других металлургических гигантов фактическое замирание производственной деятельности, систематические задержки зарплаты. Ну, домну-то не остановишь, не заглушишь, а насчет прочего Когда комбинатовцы столкнулись с вынужденным отпуском без сохранения зарплаты эдакой диковинкой! а еще с таким термином вынужденный прогул (ВП) никто не верил, говорили:
Да не может быть! Не может остановиться комбинат. Не может умереть целый город Меня не могут отправить в ВП я ведь не бездельник или бракодел, бессовестный прогульщик, пьяница. Я нужен предприятию!
Общая наивность была успешно посрамлена. Озаботились непосредственно металлургическим производством, которое нельзя было остановить там еще теплилась жизнь, люди трудились, но зарплату не получали. Прочий персонал конторских служащих, ИТР, работников неосновных цехов отправили в ВП и выключили за ними свет. В то страшное время в темноте, без освещения потонул весь Кортубин. И обнаружилось, что ЦЗЛ отнюдь не жизненно важное подразделение комбината, без него вполне можно обойтись ну, по крайней мере, не в прежнем качестве. Юлия тогда уже вышла на пенсию и даже немало переработала, удостоилась всех званий и наград, ее муж Василий Петрович сидел дома в Коммуздяках, и здоровье начало его серьезно подводить. Он даже успел помереть, а неугомонная Юлия не мыслила себя без работы, что для нее означало выпасть из гущи напряженной целенаправленной комбинатовской жизни. Но решала не Юлия решили за нее. Она продолжала приходить в лабораторию, которую сама же создала, и проводила смену от звонка до звонка, выполняла какую-то работу дописывала отчеты, ревизовала номенклатуру дел, подшивала бланки протоколов, проверяла оборудование, поливала цветы. Всеми силами отгоняла от себя мысль, что пришел подлинный крах крах всего, что она делала прежде, чему верила и посвятила жизнь. Однажды ее упорную бессмысленную активность прервали тихая невзрачная фигура с порога прошелестела равнодушным голосом: