– Все зависит от скорости ходьбы.
– Хм. Я не знаю точно, когда прибудет мое ружье.
– Я не спешу. Хуго не часто охотится.
Я кивнул, подтянул ремень на винтовке и повесил ее через плечо. Боже мой. Я бросил взгляд на деревню и попытался придумать, что сказать на прощание. Женщина склонила голову набок, совсем как сын, и убрала несколько прядей со лба.
– Не такая уж красота, по твоему мнению, правда?
Наверное, вид у меня был смущенный, потому что она засмеялась и ее высокие скулы покраснели:
– Косунд, я говорю о нем. О наших домах. Но здесь было красиво. До войны. Но когда в тысяча девятьсот сорок пятом пришли русские, а немцы бежали, при отступлении они сожгли все полностью. Все, кроме церкви.
– Тактика выжженной земли.
– Людям нужны дома. Мы построили их быстро. И некрасиво.
– Не так уж и некрасиво, – соврал я.
– Да ладно, – рассмеялась она. – Дома ужасные, чего нельзя сказать о людях, которые в них живут.
Я посмотрел на ее шрам:
– Верю тебе. Тогда мы пошли. Спасибо.
Я протянул ей руку. На этот раз она ее пожала. Ее рука была твердой и теплой, как нагретый солнцем гладкий камень.
– Благослови тебя Господь.
Я посмотрел на нее. Похоже, она говорила совершенно искренне.
– Jumalan terve.
– Прошу прощения? – сказал я.
Она повернулась в сторону Кнута.
– Благослови тебя Господь, – перевел мальчик. – Пирьо говорит по-фински, но она знает, как ее товары называются по-норвежски.
Товары располагались позади прилавка, Пирьо доставала их по мере того, как я заказывал. Мясные фрикадельки «Йойка» в банках, консервированные рыбные котлеты, колбаса, сыр, пшеничный хлеб грубого помола.
Пирьо складывала стоимость товаров в уме, потому что, когда я закончил, она просто написала на бумажке цифру и показала ее мне. До меня дошло, что мне надо было достать несколько купюр из пояса с деньгами, прежде чем заходить в магазин, а поскольку в мои намерения не входило оповещать всех о том, что я разгуливаю здесь со значительной суммой денег, примерно со ста тринадцатью тысячами крон, я повернулся спиной к Пирьо и Кнуту, подошел к стене и расстегнул две нижние пуговицы на рубашке.
– Здесь нельзя писать, Ульф, – сказал Кнут.
Я повернул к нему голову и посмотрел на него.
– Это я пошутил, – засмеялся он.
Пирьо жестами показала, что не может дать сдачу со стокроновой бумажки, которую я ей протянул.
– Все в порядке, – сказал я. – Оставь себе на чай.
Она ответила что-то на своем жестком непонятном языке.
– Она говорит, что ты можешь вернуться и взять что-нибудь еще, – перевел Кнут.
– Тогда ей следовало бы записать сумму.
– Она все помнит, – сказал Кнут. – Пошли.
– Ульф…
– Да?
– Почему у тебя такие длинные волосы?
– Потому что их никто не подстриг.
– А-а-а.
Прошло двадцать секунд.
– Ульф…
– Мм?
– Ты совсем ничего не знаешь по-фински?
– Нет.