Немного погодя она снова произнесла:
Я всех вас люблю. Господь все рассудит. Шурик мой сын.
Она впервые заговорила тогда о своем нерожденном младенце сыне, которого похоронила почти пятьдесят лет назад. Она уже что-то видела и что-то знала, но пока не готова была рассказать мне об этом и лишь повторяла:
Не горюйте, девочки, не горюйте, я вас любила. Любите друг друга.
Она замолчала и долго лежала так, углубившись в свои переживания, а потом вдруг произнесла:
За мной пришли. Иисус Воскрес!
Она сказала именно эти красивые слова: «Иисус Воскрес!». Сказала как-то особенно, торжественно. Этих слов мама раньше никогда не говорила. Но теперь душа ее стоит на пороге, который отделяет земную юдоль от небесной, и дверь к Небу приоткрыта. Она видит что-то необыкновенное, не переступив пока через этот заветный порог. Там свет, там нет теней, там Восток Солнца и Воскресение, и за ней уже «пришли», поэтому она вот-вот должна отойти. Душа ее уже ведает, владеет этой страшной тайной, но земля пока еще близко ближе, чем небо, и физическая боль заглушает ожидание вечности и встречи с близкими.
Как благодарна я была Господу за то, что Он сподобил меня быть сопричастницей тайны перехода души христианской из одного мира, временного, в горний, вечный! Я понимала, что умирает самый близкий мне, родной человек, и должна была, казалось бы, безутешно плакать от этой невыразимой горечи разлуки. Но мною владели в те дни совсем другие чувства. Я думала только об одном: как помочь ее душе совершить этот сложный, таинственный, страшный переход, к которому человек готовится, по сути, всю свою жизнь.
Смерть итог всего, что накопил человек за время, отведенное ему в предуготованный отрезок земной жизни. Я понимала это и очень хотела помочь любимому человеку. Трезвость мышления и рассудительность как никогда присутствовали во мне в эти грустные дни. «Когда же я буду плакать?» думала я, удивляясь себе и не совсем понимая, что со мной происходит. Но Господь, видимо, хранил меня для того, чтобы позднее я не плакала совсем о другом: о том, что не помогла маме в самые сложные для нее, последние часы ее жизни.
Лишь иногда, в особенно тяжелые минуты, мне очень хотелось накрыться с головой одеялом, как в детстве, и наплакаться от души, но снова кто-то словно останавливал меня и берег для другого. Я должна была поговорить с мамой об аде и рае, которые ей скоро предстояло увидеть на воздушных мытарствах.
Как это невыносимо трудно: говорить с близким человеком о смерти, когда он сам к этому не готов. Но я уповала на милость Божию и усердно молилась Божией Матери: «Матерь Божия, Царица Небесная! Облегчи страдания моей мамочки. Помоги ей совершить этот трудный переход! Прими ее душу, милующую, любящую!».
Я молилась об этом все ночи, пока мама была жива и пока я была с ней рядом. Молилась по стареньким четкам отца Григория Пономарева намоленным четкам праведника, надеясь и веря в их святую силу.
Какое это поистине настоящее человеческое счастье: иметь возможность до самого конца ухаживать за родным человеком мамой, которая у каждого человека одна! Я очень благодарна своему духовнику, который сказал мне в самую тяжелую минуту:
Ваше самое главное дело сейчас ухаживать за Тамарой Николаевной. Отложите все дела и думайте только о ней. Она нуждается в Вас, и никто, кроме Вас, её утешить не может.
«Такой беленький мальчик»
Между тем состояние ее ухудшалось и вскоре начались невыносимые боли. Я обратилась к врачам за помощью. В поликлинике выписали серьезные обезболивающие препараты. Но они приносили только временное облегчение. Более того, принимая их, она стала еще больше задыхаться и жаловалась на сильные боли в области сердца. Наркотики убивали ее без боли, и печальный конец мог приблизиться быстрее, чем мы думали.
Что делать? Я уповала только на Бога. Батюшка, ее духовник, был в отъезде. С волнением и надеждой я ждала его скорого возвращения, чтобы он пособоровал и причастил маму, жизнь которой таяла с каждой минутой. Я верила, что Господь через Свои Святые Тайны облегчит ее физическую боль.
Так впоследствии и случилось.
Меня съедает рак, грустно говорит мама.
И вскоре:
Все. Отхожу.
«Знаешь ли ты, куда ты отходишь, мамочка, ведь ты никогда прежде не говорила этих непривычных слов?» думала я.
Наверное, мне нужно одеться и встать, чтобы со всеми проститься, и в этих словах мамы отразилась ее привычная деликатность.
Но болезнь, съедающая человека изнутри, взяла свою силу, и встать она, конечно, уже не смогла.
Я ловлю с жадностью каждое ее слово, каждый вздох, каждый стон. Для меня все имеет значение, ведь я слышу последние звуки, которые она оставляет на земле. Она медленно, но неуклонно идет к Небесам, завершая свой земной путь.
Какая я беспомощная, слетает с ее уст, и я вспоминаю ее рассказ о том, что папа, всегда оберегавший ее, сказал ей однажды: «Я все время боюсь, что тебя кто-нибудь обидит; боюсь, что ты окажешься беспомощной и беззащитной».
Где ты, папочка? Мама беззащитна перед смертельной болезнью и очень нуждается сейчас в помощи.
Саша, родной, неожиданно слетает с ее почти сжатых губ, и она продолжает, словно кому-то рассказывая:
Такой беленький мальчик
Она кого-то видит в той, другой жизни, грань которой проходит и около меня тоже, только я ее не вижу эту страшную, таинственную черту, за которой стоит вечность. Мама на грани перехода. Она боится оставлять нас, и в то же время Небо манит Оно ждет ее, приоткрыв завесу, отделяющую нас от вечности.
Ее душа в пути.
Объятия Отчие ждут ее.
Октябрь, осень пора зрелости.
Она ждала зимы. Но Господь призывает сейчас. Что ж, у каждой души свой срок.
Она не стонала и не жаловалась, хотя ее боль была иногда невыносимой. У нее очень болело сердце, но она, оберегая нас, оставила эту боль при себе, навсегда унося сердечные муки с собой.
Я буду молиться за вас там, ее лицо направлено на восток.
Она снова и снова обращает всю себя навстречу Солнцу Правды. Откуда это желание: неизменно разворачиваться на своем земном ложе так, чтобы был виден восход солнца? В каком бы положении я ни оставляла ее, она, превозмогая любую боль, поворачивалась лицом именно на восток. Кто научил ее тянуться к этому свету, ведь она на одре?
***
Умеем ли мы умирать? Нет. Грехи заполонили нас, взяли в плен наше сознание, нашу душу. А ведь страшно умирать не потому, что дальше тьма, а потому, что тебе предлагают свет, но ты сам затемняешь себе вечность.
Душа ее мечется, страдает, терзается сомнениями, где ей лучше с нами или с теми, кто давно ушел и ждет ее в горнем мире.
Я плáчу потому, что ты остаешься одна, говорит она, обращаясь ко мне.
Я никогда не видела, чтобы мама так много плакала. Ее слезы это не к себе жалость и не отчаяние вперемешку с унынием. Ее слезы невысказанная до конца любовь к нам и сожаление о том, как она оставит нас в бренном, изменчивом мире, где так много зла и опасностей.
Я усну навеки, усну вечным сном. Усну и не проснусь.
Откуда ты знаешь это, моя родная? Ведь ты так дорожила каждым мгновением земной жизни. Ты умела и хотела творить добро. Ты заботилась о всех, кто нуждался в твоем тепле! Ты любила папу и всех его родных. Его сестры твои сестры, его родители твои родители. Вернее, ты любила всех папиных родных потому, что любила его. Редкий подвиг любви в наше время! Ты научила меня многому. Учишь и сейчас: незлобию при любых невзгодах, всепрощению и сердечному участию во всем и во всех.
Мамочка! Ты уходишь, но свет твой останется со мной до конца моих дней, и я верю, что ты вернешься на землю. Вернешься, чтобы принять и мою душу, когда придет ей время и призовет ее Господь!
Я буду ждать тебя, эти слова она направила прямо ко мне.