— Ну, мы заступились за Бельгию, потому что не хотели, чтобы Германия или Франция полностью контролировали побережье Ла-Манша. В прошлом веке мы думали, что если дадим им понять, что при вторжении в Бельгию им придется иметь дело с нами, то их это остановит.
— Но не остановило.
— К сожалению, нет.
— Ну а как же итальянцы, и япошки, и турки, и янки, а? Они-то как тут очутились? — спросил первый солдат.
— Хер их знает, — ответил капрал. — После бельгийцев я уже ничего не понимаю.
На некоторое время разговор затих, солдаты сосредоточились на кишечнике.
— Гляжу я на вас, и смешно становится, — сказал молчавший до этого солдат, задумчивый парень в очках в железной оправе, который все время, пока делал свои дела, смотрел в книгу.
— Ну да, конечно, — хмыкнул капрал, — тебе-то виднее, так, Прайс?
— Да, капрал, мне виднее. Очень даже виднее. Эта война, как и все буржуазные войны, является неизбежным результатом капитализма.
— О господи, понеслось.
— Штык — это оружие, на обоих концах которого по рабочему.
Кингсли и раньше слышал этот социалистический лозунг и считал его довольно точным.
— Война создает новые рынки и требует новых вложений, — продолжил Прайс. — К тому же она помогает отвлечь внимание идиотов вроде нас, чтобы мы не заметили, что живем впроголодь, в то время как владельцы средств производства так заплыли жиром, что не могут из своих «роллс-ройсов» выбраться. Война — это последний этап капиталистического цикла, и пока будет капитализм, будут и войны. Хотите избавиться от войны, нужно избавиться от капитализма.
— А что, значит, если вы к власти придете, то и войн не будет?
— Конечно нет. А зачем они будут нужны? Рабочие всего мира будут товарищами. Правда в том, что у вас больше общего с бошами, которые срут сейчас к востоку от Ипра, чем с собственными офицерами.
Одни рассердились и посоветовали социалисту заткнуться. Другие призадумались.
— Значит, вы марксист, друг мой? — спросил Кингсли.
— Это просто здравый смысл. Зачем работать на хозяина, когда можно собрать коллектив и сообща работать друг на друга?
— А что, если кто-то не работает?
— Тогда он не ест. Каждому по потребностям, от каждого по способностям.
— Скорее уж «что твое, то мое, а что мое, то мое», — хмыкнул капрал.
Прозвучал предупредительный свисток, и диспут пришлось прервать. Солдаты рвали пучки листьев, чтобы подтереться, и радовались прошедшему дождю, потому что мокрыми листьями вытираться было удобнее.
Снова оказавшись в поезде, Кингсли спросил социалиста, что он думает по поводу смерти виконта Аберкромби.
— В смысле, помимо того, что я счастлив, что на плечах рабочих стало одним паразитом-аристократом меньше?
— Да, помимо этого.
— Я слышал, что он не в бою погиб. Что его контузили. Может, он застрелился, кто знает. Но одно точно: военные что-то скрывают.
37
У нервнобольных
Наконец военный поезд добрался до распределительного пункта Ипрского выступа. Солдаты прибыли к самому ненавистному пункту назначения на всем британском фронте, и уж точно к самому мокрому к месту, где всю войну шли бои. Когда поезд подъезжал к станции, парень с губной гармошкой начал наигрывать печальную мелодию. Кто-то стал тихонько подпевать. Как и многие солдатские песни, она когда-то была гимном, но уже больше таковым не являлась.
Сойдя с поезда, Кингсли расстался со своими попутчиками. Они направлялись прямо на фронт, к Ипру, а ему предстояло начать расследование на месте преступления, в ЦЕНДе, в городке Мервиле на реке Лис, в шести километрах от линии фронта.