Никогда ещё так не ждал начала воскресной службы, поделился я переживаниями со Станиславом.
Причастимся? спросил он, глянув на часы.
О, кровь и тело тут сегодня точно будут, вот только не уверен, что Христовы. Пойдём-ка внутрь, пока лучшие места не заняты, я хочу видеть это во всём блеске.
До сих пор не верю, что ты отговорил меня брать автомат.
Прояви уважение к уходящим традициям.
В церкви было уже многолюдно. Воняло ладаном вперемешку с дешёвыми сальными свечами. Народ разбивался на группки по знакомствам и точил лясы в ожидании священного действа. Завсегдатаи то и дело искоса поглядывали на нас пришлых и шушукались, заслоняя рты. И вдруг всё стихло. Возле алтаря появилась высоченная фигура в чёрной рясе до самой земли, так, что подол волочился по полу. Фигура, стоя спиной к пастве, взяла расшитую золотом голубую епитрахиль и водрузила себе на шею, приподняв собранные в хвост смоляно-чёрные волосы.
Благословен Бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков, прогудело под сводами и, готов поклясться, я задержал дыхание от этих звуков.
Есть разные голоса те, которые заставляют слушать, которые заставляют верить, от которых бросает в дрожь. Но такого голоса я не слышал никогда прежде. Он, будто язык колокола, бил по черепу изнутри и заставлял его резонировать в такт своему потустороннему тембру. Да и внешность Емельяна была под стать его вокальным данным вытянутое сухое лицо с острыми скулами и тонким горбатым носом обрамляла густая чёрная борода, доходящая аж до пояса, под косматыми нависающими бровями горели глаза-угли, глядящие так, будто Страшный Суд уже начался, и Емельян на нём прокурором. Представить себе, что этот двухметровый бородач с иерихонским горном вместо глотки охоч до мальчиков было тяжеловато. Но тем ошеломительнее должен быть эффект страшного разоблачения!
Пока Емельян повергал паству в благоговейный трепет, читая входные молитвы, на сцене возник наш протеже и нерешительно замялся, теребя витой ствол семисвечника. Глаза Игната, полные ужаса и влаги, бросали взгляд то на нас со Станиславом, но на спину Емельяна, будто ища поддержки. Первый выход на публику всегда такой волнительный.
Пошёл! зашипел ему Стас и коротко махнул рукой, но Игнат всё продолжал мацать церковную утварь. Долго он сука! телиться будет?
Дай парню собраться.
Эй! снова зашептал Стас сквозь стиснутые зубы. Я сейчас сам выйду и всё скажу! Понял? И пеняй на себя!
Не дави, дёрнул я его за рукав. А ну как в отказ пойдёт? Ничего не докажем.
Но толи вербальный посыл Станислава достиг цели, толи невербальный, в виде суровой рожи с пульсирующей веной, однако Игнат перестал теребить семисвечник и неверными ногами тихонько пошкандыбал навстречу публике. Поравнявшись с Емельяном, он сделал шаг в сторону и, уверившись, что святой отец до него не дотянется, воздел руки к небесам.
Люди добрые! проголосил он дребезжащим от волнения фальцетом. Смилуйтесь надо мною!
Емельян замолчал и ошарашено уставился на своего подручного. Прихожане разинули рты.
Я виноват, продолжил Игнат, уронив руки, словно плети. Страшно виноват перед вами, и слёзы покатились по его впалым щекам. Я так долго молчал.
Игнат, пробасил Емельян, не двигаясь с места, ты нездоров. Пойди приляг, мы поговорим после службы.
Но пацан лишь мотал рыжей башкой.
Не препятствуй богослужению, а нето пригрозил поп, но безуспешно, паренёк вошёл во вкус, и мандраж публичного выступления сменился куражом:
А нето что?!
Уймись! В тебя никак бес вселился!
В меня?! Вот значит как, отче?! Так расскажите же этим добрым людям, как этот бес в меня проник!
Пошла жара, пихнул я Стаса локтем, посмеиваясь.
Опомнись, Игнат, повернулся «отче» к мальчишке и протянул руку.
Не троньте меня! отстранился тот. Они должны знать!
Ну давай уже, рожай, буркнул Станислав.
Ты сам не разумеешь, что говоришь, отступил Емельян, приложив ладони к груди. Вспомни, о чём мы беседовали с тобою, вспомни мои наставления.
Наставления?! заорал Игнат, присев, будто собрался прыгнуть на своего мучителя. Молчать вот все ваши наставления!
Нет-нет, замотал головой Емельян. Я же объяснял. Будь благоразумен.
Он лжёт вам!!! гаркнул Игнат, тыча в священника пальцем.
Заклинаю попятился тот, вцепившись в свою епитрахиль.
Всегда лгал! Рядился попом! А сам
Нет, молчи.
Он чудовище! Чудовище!!!
Эк мальца пробрало, подивился я накалу страстей.
Думаете, это черти в полях скачут?! продолжил Игнат, полностью владея охуевшей от такого напора публикой. Это его дети!!!
Чего блядь? вырвалось у меня само собой, и инстинкты подсказали, что пора двигать к выходу, ибо пацан ебанулся, а примерять гнев толпы на себя я желания не испытывал. Но то, что случилось дальше, заставило меня пересмотреть своё мнение о состоянии душевного здоровья Игната.
Отец Емельян, продолжавший весь второй акт пятиться вглубь храма, вдруг припал к земле и, сотряся своды душераздирающем воплем, прыгнул на иконостас, а с него в окно, и был таков.
Чтоб меня замер с раскрытым ртом Стас, нащупывая хлястик спрятанной под куртку кобуры.
За ним! пихнул я его в плечо и бросился к выходу, распихивая оцепеневшую паству. С дороги, вашу мать!
Но наградой мне была лишь тень, скачущая по крышам изб и растворившаяся в утреннем тумане ещё до того, как я успел её толком разглядеть.
Тем временем из церкви донеслись звуки выстрелов. Станислав самоотверженно тащил через начавшую приходить в себя толпу Игната, паля в воздух и отвешивая люлей особо настырным, не забывая при этом разъяснять ситуацию:
А ну съебли нахуй! Он свидетель! Куда сука лезешь?! Это дело Навмаша! Положу всех кхерам собачьим! Дорогу!
На пальбу примчались Ольга с Павловым и включились в процесс спасения «свидетеля».
К старосте его, и держать оборону, приказал я Оле, а сам взял на себя обязанности переговорщика с негодующим народонаселением, раскинув руки на манер несущего благую весть волхва: Ну-ка все замерли на месте и слушаем меня, или будете слушать пулемёт! Вот так, да, не надо окружать, а то неслышно будет! Нет, сначала говорю я, а уж потом вопросы! Итак, друзья мои, сегодня вы все стали свидетелями феноменального явления, которое в научных кругах называется мимикрией. Чтобы всем было понятно, мимикрия это такая хитрая наёбка, когда вы думаете, что перед вами отец Емельян, а на самом деле там неведомая хуйня в рясе. Но не стоит волноваться! повысил я громкость, стараясь перекричать зароптавшую толпу. Всё будет в порядке, для того мы и здесь! Операция по изобличению выродка-самозванца прошла блестяще, в чём все вы могли убедиться. И звонарь Игнат оказал в этом деле неоценимую помощь следствию. В связи с некоторыми вновь открывшимися фактами нам ещё предстоит допросить его и сделать соответствующие выводы. Однако в целом ситуация нормализована, и опасность миновала!
Схуя ли она миновала?! гаркнул кто-то смелый из задних рядов.
Да! подхватил ещё один. Емельян-то утёк! И чего теперяча делать?!
Ежели это его проделки, так теперь он вовсе осатанеет!
Народ! снова решил я воззвать к здравомыслию. Вы чего разгалделись? Мы вам причину бед выявили? Выявили. Обстоятельства выясняем? Выясняем. Вот ты, да ты, горлопан, выловил я из толпы одного зачинщика, пойди-ка сюда! Ты чем недоволен?
Да я-то что? сразу погас в нём боевой задор. Я ж только «за». Э-э Спасибо вам.
Вот то-то и оно! А теперь расходитесь по домам! О дальнейших планах вам сообщит староста, после того, как мы закончим дознание! Разошлись, я сказал!!!
Толпа ещё маленько пороптала себе под нос и начала рассасываться.
Удивительное, всё-таки, дело стадность. Эгоистичные существа, больше всего озабоченные сугубо личными потребностями, собираются в кучу, и над ней сразу начинает витать дух коллективного разума. Они каким-то неведомым образом проникаются общей идеей и начинают выражать её, как один, дополняя друг друга. Заряженная целью толпа страшная сила. Тупая, как скот, но чертовски эффективная, благодаря своему примитивизму. Ей не доступны такие штуки, как критическое мышление, тактика или стратегия, но она так же лишена сомнений, страха и морали. Каждый из толпы, сколь бы умён он ни был, превращается в примитивную клетку единого организма, его личное мнение перестаёт иметь значение, оно вообще перестаёт существовать, уступая место коллективному. Но в какой из множества голов это коллективное рождается? В той, которая громче всего кричала. Голос толпы всегда начинается с одного выкрика. И стоит только локализовать этот голос, как толпа из смертоносной стихии превращается в послушное стадо.