Ивонн так и не смогла понять, была ли добросердечность плантатора Розенфилда семейной легендой, придуманной для отвода глаз и очистки совести. Она решила, что судить людей по поступкам их далеких предков неправильно. Ивонн надеялась стать хорошим человеком, заслужить это звание собственными делами. И, если когда-нибудь ее потомки зададутся вопросом о ее наследии, то она будет готова.
Отец всегда говорил загадками. Позже Ивонн поймет: он поступал так для того, чтобы его дочь научилась мыслить глубже, чем среднестатистический житель страны.
Многие годы спустя, собирая осколки своего вдребезги разбитого сердца, Ивонн не досчитается одного, того осколка, который перестал принадлежать ей летом две тысячи первого года. И тогда к ней придет понимание.
Усадьба была полностью белой, если не брать в расчет деревянные окна и решетчатые ставни, но не ослепительно-белой, а скорее, матовой. А еще она была очень старой. Ивонн казалось, что она в жизни не встречала зданий старше этого. Южную стену плотным живым ковром увил плющ. Струящийся водопад лестницы с причудливыми балясинами, окутала виноградная лоза.
Земли Виргинии были плодородными, если знать, как возделывать их. И, видимо, Джеймс Розенфилд знал, потому что совсем рядом с усадьбой процветал виноградник, а когда-то и винодельня, стоящая сейчас в метрах двадцати от дома и закрытая на огромный амбарный замок. Дела пошли на спад, после введения сухого закона, но и тогда какой-то из Розенфилдов догадался, как сохранить богатство и семейное дело. Он или она, Ивонн точно не знала, но отец говорил, что, скорее всего, «он», потому что женщины в то время не были независимыми, заключил сделку с крупной торговой сетью, и виноград стали поставлять в магазины и на фермерские рынки. Винодельню, конечно, прикрыли, но только по официальным данным, на бумаге. На самом деле она окончательно прекратила свою работу, только когда отец Ивонн, Аарон Розенфилд отказался быть виноделом и уехал в Нью-Йорк, чтобы поступить в Колумбийский университет и стать архитектором.
О том, что их ждали, говорили распахнутые настежь, выкованные из металла ворота с воющими ржавыми петлями. Выйдя из машины, Аарон поспешил закрыть их. Он хорошо знал нрав своего отца и помнил, как тот часто упрекал его в нерасторопности, говоря, что этим он в мать, не забывая припомнить, что сын предал историю семьи. Жену свою, Марию, дед любил, но считал, что медлительность Аарон унаследовал от нее.
К отцу на помощь поспешил садовник. Он поправил на ходу затертую панаму цвета хаки и ускорил шаг. Садовник Ноа Ламберт был стариком невысокого роста. Его морщинистые узловатые руки всегда были в земле, лицо, нещадно высушенное солнцем, покрыто пигментными пятнами, а светлые глаза казались почти прозрачными. Седые волосы, словно налипшие клочками, остались только на висках и затылке. На нем всегда, как и сейчас, была простая одежда и обувь. Ивонн помнила его с тех пор, как стала помнить себя, а отец говорил, что Ноа работал здесь еще в те времена, когда он сам был мальчишкой. Ивонн Ноа нравился. Он срывал для нее поспевший, налитый и сладкий виноград, когда лето клонилось к осени. Он охотился за самой спелой, черной гроздью, мыл под холодной водой, а потом молча отдавал Ивонн с солнечной улыбкой на лице. Ноа был теплым человеком, от него даже пахло сухим хлопком и нагретой за весь день землей. У него на руке был пятизначный номер, набитый синими чернилами. Со временем цифры позеленели под загорелой кожей. Ивонн однажды спросила у деда, что значит этот номер, а дед сказал, что на руке садовника выбиты цифры, потому что Ноа еврей3. А еще посоветовал не задавать лишних вопросов. Со временем Ивонн сама разобралась в том, что же значат эти цифры, и пришла к мысли, что плантаторы ничем не отличались от Гитлера.
Ивонн улыбнулась старику, тот потрепал ее по макушке и поспешил к Аарону.
Мистер Розенфилд, запричитал садовник, мы ждали вас не раньше, чем через два часа, он снял панаму, прижал ее к груди и взглянул на Аарона.
Прошу, Ноа, Аарон притворно нахмурился и покачал головой, мы же договорились в прошлый раз. Никаких «мистеров», Ивонн с интересом наблюдала, как отец обнял Ноа и похлопал его по спине своими чистыми, тонкими ладонями. «Белоручка», обычно фыркал дед, видя, какими ухоженными были руки Аарона. Но отец таким вовсе не был, он обнял садовника, не боясь испачкать в земле и пыли свое белое поло «Ральф Лорен» и бежевые шорты.
Я сообщу Сэмюэлю, Аарон, что вы приехали, Ноа поспешил к дому. А потом помогу вам с вещами.
Спасибо, мистер Ламберт, но мы справимся сами, из машины наконец вышла Женевьева Розенфилд мама Ивонн. Последние пару часов в дороге ее одолевала жуткая мигрень, и она сидела в машине, приходя в себя.
Мадам, Ноа склонил перед ней голову, улыбнулся и, как показалось Ивонн, даже немного смутился.
Ивонн часто наблюдала за мужчинами в присутствии ее матери. Они все, как один, робели и не могли связать двух слов. Еще бы, ее мать была настоящей красавицей. Таких красивых женщин Ивонн видела, разве что в кино. Ее темные длинные, слегка волнистые волосы развевались на ветру, как и легкое желтое платье в мелкий цветочек. Она выглядела уставшей, но все же завораживающе прекрасной и статной. Пухлые губы тронула улыбка, когда Джен привлекла дочь к себе и обняла. Глаза ее обычно были светло-карими, а сейчас, на закате, казались медными.
Помоги отцу с замком, попросила Джен, видя, как муж пытается справиться с этой ржавой рухлядью. Она наклонилась и поцеловала Ивонн в лоб.
Июльский вечер был теплым, а лето Виргинии в самом разгаре, на самом его пике. Солнце садилось за дымящийся от испарины горизонт, кутая усадьбу, винодельню и окрестности едва уловимым розово-золотистым маревом. Поля, покрытые паутиной и росой, стояли за воротами недвижно. Душный, душистый, туманный воздух мягко стелился по земле, путался в хлопке, растущем островками и хранившем историю юга. Трогательные хлопковые коробочки казались мягкими на ощупь, почти голубыми в сумерках. Пахло свежескошенной травой, полевыми цветами, сеном и влажной виноградной лозой. Цикады без устали пели в кустах, это был вечный саундтрек этих мест. Ворота скрипели, пока отец пытался их закрыть, нарушая металлическим скрежетом особенную, почти волшебную тишину.
Порядок, наконец выдохнул отец и с трудом вынул ключ из старой скважины, как раз тогда, когда Ивонн подошла к нему, чтобы помочь. Этими воротами пользовались нечасто. Дед Розенфилд обычно оставлял свою машину за ними. Аарон не решился поступить так же с новым «Крайслером».
Как себя чувствуешь, Ив? отец обнял девочку за плечи и повел назад к машине, припоминая, как ее укачало неподалеку от дома из-за неровных глиняных дорог.
Пап? Ивонн взглянула на отца снизу вверх: Аарон Розенфилд был довольно высоким.
Да, дорогая? мужчина открыл багажник и стал доставать чемоданы, один за другим кладя их на землю. Коричневые чемоданы из нежной телячьей кожи к такому отношению не привыкли. На такие обычно надевали чехлы, прежде чем сдать их в багаж самолета, летящего куда-нибудь к берегам Франции.
Что, если Виола снова станет меня целовать? с опаской спросила Ив и поджала губы.
Ты знаешь, как она тебя любит, усмехнулся Аарон. Но хочешь знать, что я об этом думаю? отец захлопнул багажник и провел ладонью по волосам буйным кудрям, когда-то смоляным, а сейчас с заметной проседью. Ивонн кивнула. Она увидит тебя и подумает: «Надо же, как выросла эта девчонка. Ну просто красавица. Она совсем уже взрослая, не стану, пожалуй, целовать ее, как ту розовощекую малышку, которой она была еще в прошлом году».