А больше всего мне понравились Седар с Роуз, выпаливаю, пока чувствую в себе смелость.
Даже больше нас самих? Сара вскидывает бровь.
Ну, не больше то есть в смысле, да, пожалуй, они сыграли лучше! скороговоркой произношу я. Потрясающий вокал. Да и инструменты Господи, да ты хоть заметила, как у Роуз пальцы бегали по струнам? И еще Чувствую, вот-вот смогу произнести то, что у меня действительно на уме, но не уверена, что подруга хочет это услышать.
Что «еще»? Она низко склоняется над рулем, раздраженно хмуря брови.
Музыка им идет, понимаешь? Прямо видно, что они на ней выросли. С молоком матери впитали. Она часть их самих. Притом они строго следуют традиции, и оттого музыка получается такой связной. Цельной.
Она откликается на мою тираду одним только сдержанным «хм-м».
Может, прощупаем почву не получится ли сыграть с ними? неуверенно предлагаю я, стараясь не выдать интонацией особого энтузиазма. Я случайно слышала: они ищут сотрудничества, им нужна свежая кровь.
Сара трясет головой.
Ни в коем случае. Никогда и ни за что.
Почему?
Потому что не хочу.
Это не аргумент
Аргумент, обрывает она.
Не можешь по-человечески объяснить?
Подруга долго молчит, жует губами.
Мы с Роуз встречались, произносит она наконец почти шепотом. И смотрит вперед, в одну точку.
Меня словно током пронзает. Встречались. С Роуз. С прекрасной, как цветок, талантливой, великой и ужасной Роуз. Вряд ли я смогу соответствовать.
Сара мне рассказывала о какой-то девушке, с которой имела легкий роман в девятом классе, до перевода в нашу школу, но имени не упоминала. Я никогда бы не подумала, что речь идет о Роуз. Та девушка, по словам моей подруги, не решалась открыто признаться миру в своих пристрастиях, потом, когда между ними все начало становиться серьезнее, они по обоюдному согласию решили расстаться. Подробностями Сара делиться не пожелала, а я не настаивала. Быть «розовой» в маленьком консервативном городишке и без того непросто.
Где вы познакомились? только и спросила я мягко.
На одном конкурсе по блюграссу. Дедушка всегда меня заставлял в таких участвовать. Голос у Сары теперь тихий и какой-то тонкий. Беззащитный.
И с тех пор, как ты переехала в округ Элсон, вы даже не разговаривали? Боюсь, ревность в моей интонации так очевидна, что подруга легко ее считывает.
Забей, Шейди. Забудь. Просто я не хочу с ними играть, что тут такого? Она украдкой бросает на меня умоляющий взгляд.
Ладно, соглашаюсь. Прости. Мне очень жаль.
Мне и вправду жаль. Наверное, поэтому Сара теперь так кисло относится к блюграссу?
Впрочем, не могу строго судить ее за то, что она ничего мне не говорила. Я ведь тоже о многом молчу. Но, может, пришло время открыть все шкафы со скелетами, показать друг другу все хранимое в тайне?
Все эти вопросы наводят меня на мысль:
Слушай, я хочу тебе кое-что показать. Давай знаешь что? Давай перекусим, а потом вместе отвезем продукты моей тете Ине.
Сара, очевидно, уловила в моем тоне нотки решимости и пристально на меня смотрит.
Это еще зачем? спрашивает она наконец.
Просто поедем, и все. Прошу тебя.
К тому времени, как мы подзаправились едой из «Тако-белла»[29] и в желудках булькало по добрых два литра сладкого чая со льдом, между нами снова все стало безоблачно и хорошо. А я твердо решила попробовать вдруг у нас что-нибудь получится? Ведь Сара приоткрыла дверцу, впустила меня к себе в душу, поделилась со мной Теперь моя очередь.
* * *
И тут ты жила? Правда? Сара застывает у главного входа, в каждой руке по большому пакету из гастронома. Честное слово, более таинственного места я никогда не видела. Как заколдованное.
Так и есть. Я поигрываю бровями и вплетаю в голос особые «дракульские» обертоны, чтобы Сара сразу и не догадалась, всерьез я или шучу. Оно заколдовано. Здо-о-орово заколдовано.
Дверь приоткрыта, и сто́ит мне слегка подтолкнуть ее носком, как она, словно в сказке, распахивается настежь.
Тетя Ина! окликаю уже из кухни.
Внезапно Сара застывает на месте, вся подбирается, напрягается и оглядывается по сторонам, словно чувствует за собой слежку.
Я же предупреждала: дом заколдован, бросаю я как можно небрежнее. В детстве все друзья как один боялись приходить ко мне играть.
Да просто сквозняк, говорит Сара, но ее взгляд все так же тревожно бегает по сторонам, будто кого-то высматривает.
В моем понимании привидения существа по большей части деликатные, даже нежные. Легкие, как воздух, чаще проявляют себя едва уловимыми запахами, чем по-настоящему пугают людей, их едва можно различить в смеси ароматов жимолости и пыли. Но мне нетрудно понять, что́ должна чувствовать Сара сейчас, когда они впервые завели свой хоровод вокруг нее. Вся эта вибрация в атмосфере, прохладное дуновение по коже, зловещее чувство, что за тобой неотрывно наблюдают, испытанное мною лично еще в ранние годы, когда ко мне в гости впервые явилась девочка с потолка
Тетя Ина стремительно, разве что не со свистом, влетает в кухню в одной из своих длинных юбок, делающих ее похожей на ведьмочку, и все тревожные мысли сразу улетучиваются. Глаза моей подруги широко распахиваются.
Ты, наверное, Сара! Тетя Ина явно перебарщивает с широтой улыбки.
Не смущай меня, тетя.
Я просто радушно приветствую гостей. Она воздевает руки над головой так, словно на нее наставили ружье.
Здрасьте, застенчиво молвит Сара. Рада познакомиться.
А я-то как рада! Тетя Ина гладит ее по руке и заглядывает в глаза так, словно хочет прочесть ее душу.
Замечаю, как у Сары глаза еще больше расширяются. Стоит прийти ей на выручку.
Пойду покажу ей дом, говорю и тяну подругу за руку. Легкое, секундное прикосновение, просто чтобы обозначить: пошли, мол, от тети.
На сей раз обращаю внимание на то, какие у нее мягкие пальцы от основания до ногтей, за исключением самых кончиков, намозоленных струнами банджо. С невольным уколом тоски в груди отпускаю Сарину ладонь.
Сперва пойдем в мою старую комнату, зову я и устремляюсь вверх по лестнице, стараясь скрыть внезапное смущение.
Все-таки пригласить Сару в этот дом в некотором роде все равно что раздеться перед нею. Открыть глубинное, подлинное «я». И страшно, и дух захватывает.
Ступеньки из темно-коричневого дерева давно уже стерты до матового блеска. Перила шатаются, но ступени такие крепкие, что будут служить вечно так, по крайней мере, утверждал папа. На площадке среднего пролета есть окно, но сквозь пыль и плотную сетку испанского мха снаружи даже свет проникает слабо. Оглядываюсь на Сару. В глазах у нее сомнение. Настороженность. Опасение. Не хочу, чтобы она заметила тут лишь то, что видят обычные соседи: старое дерево и облупившуюся краску. А хочу показать ей красоту дома и его призраков.
Показать себя.
Со следующей площадки открывается проход к трем комнатам. Первая моя. Ну или была когда-то моею, какая разница. Нет, наверное, все еще моя, только наполовину пустая без части вещей, среди которых я росла.
Впрочем, кое-что осталось.
Сара усаживается в мое кресло-качалку и вглядывается в железное жерло камина так, словно оттуда вот-вот должна выпорхнуть летучая мышь. Я прилагаю усилия, чтобы увидеть спальню ее глазами. Отслаивающиеся обои. Углы на потолке затканы паутиной. На всех подоконниках осиные трупики. Древние половицы, пожалуй, теперь состоят из грязи в равной пропорции с древесиной. В общем, сплошной тлен и запустение.
Кажется, примерно такого же мнения Сара о музыке, которую люблю я: унылое старье из пыльного чулана. Боюсь, что привозить ее сюда было ошибкой. Только укрепляю ее в убеждении: мол, я это никак не то, что ей нужно.
Кресло смастерил мой папа, сообщаю, просто чтобы прервать молчание.