Сегодня узнаю, что Ройтман, оказывается, живет в этом самом доме. И меня стала терзать, ну, просто добросовестность созидателя или, если
хочешь, вопрос престижа: скрипят там мои полы или не скрипят? Ведь если скрипят - значит халтурная настилка? И я бессилен исправить!
- Слушай, это драматический сюжет.
- Для соцреализма. А во-вторых: не пошло ли работать в субботу вечером, если знаешь, что в воскресенье выходной будет только вольняшкам?
Рубин вздохнул:
- И уже сейчас вольняги рассыпались по увеселитель-ным заведениям. Конечно, довольно откровенное гадство.
- Но те ли увеселительные заведения они избирают? Больше ли они получают удовлетворения от жизни, чем мы - это еще вопрос.
По вынужденной арестантской привычке они разговаривали тихо, так что даже Серафима Витальевна, сидевшая против Нержина, не должна была
слышать их. Они развернулись теперь каждый вполоборота: ко всей прочей комнате спинами, а лицами - к окну, к фонарям зоны, к угадываемой в
темноте охранной вышке, к отдельным огням отдаленных оранжерей и мреющему в небе белесоватому столбу света от Москвы.
Нержин, хотя и математик, но не чужд был языкознанию, и с тех пор, как звучанье русской речи сталоматериалом работы Марфинского научно-
исследовательского института, Нержина все время спаривали с единственным здесь филологом Рубиным. Два года уже они по двенадцать часов в день
сидели, соприкасаясь спинами. С первой же минуты выяснилось, что оба они - фронтовики; что вместе были на Северо-Западном фронте и вместе на
Белорусском, и одинаково имели "малый джентльменский набор" орденов; что оба они в одном месяце и одним и тем же СМЕРШем арестованы с фронта, и
оба по одному и тому же "общедоступному" десятому пункту; и оба получили одинаково по десятке (впрочем, и все получали столько же). И в годах
между ними была разница всего лет на шесть, и в военном звании всего на единицу - Нержин был капитаном.
Располагало Рубина, что Нержин сел в тюрьму не за плен и значит не был заражен антисоветским зарубежным духом: Нержин был наш советский
человек, но всю молодость до одурения точил книги и из них доискался, что Сталин якобы исказил ленинизм. Едва только записал Нержин этот вывод
на клочке бумажки, как его и арестовали. Контуженный тюрьмой и лагерем, Нержин, однако, в основе своей оставался человек наш, и потому Рубин
имел терпение выслушивать его вздорные запутанные временные мысли.
Посмотрели еще туда, в темноту.
Рубин чмокнул:
- Все-таки ты - умственно убог. Это меня беспо-коит.
- А я не гонюсь: умного на свете много, мало - хорошего.
- Так вот на тебе хорошую книжку, прочти.
- Это опять про замороченных бедных быков?
- Нет.
- Так про загнанных львов?
- Да нет же!
- Слушай, я не могу разобраться с людьми, зачем мне быки?
- Ты должен прочесть ее!
- Я никому ничего не должен, запомни! Со всеми долгами расплатемшись, как говорит Спиридон.
- Жалкая личность! Это - из лучших книг двадцатого века!
- И она действительно откроет мне то, что всем нужно понять? на чем люди заблудились?
- Умный, добрый, беспредельно-честный писатель, солдат, охотник, рыболов, пьяница и женолюб, спокойно и откровенно презирающий всякую ложь,
взыскующий простоты, очень человечный, гениально-наивный.