Потом решил другую за десять минут и прочитал, что тот, кто решает эту задачу за такое время, должен считаться шахматистом начинающим. Чтобы доказать, что он вовсе не начинающий, а мастер. Омер решил еще одну задачу, ничего не доказал и разозлился на дурацкие взгляды авторов журнала. Тут он услышал, что герр Рудольф снова читает Гольдерлина, и поднялся на ноги.
— Аминь! Однако уже пора идти спать.
Герр Рудольф не мог сильно сердиться на Омера — в конце концов, тот очень долго не встревал в разговор с язвительными замечаниями, но, как всегда, сказал:
— Ах, когда-нибудь вы поймете!
Выйдя из дома немецкого инженера, Омер спросил Рефика:
— Что ты в нем такого нашел, что все время с ним говоришь? Да к тому же все время об одном и том же!
— Да, ты прав, об одном и том же, — сказал Рефик и продолжил спокойным, наставительным тоном: — Однако то, о чем мы говорим, достойно всестороннего обсуждения.
Омер дважды махнул рукой:
— Слова… Пустые слова!
— Мы втроем разве мало раньше спорили? Ты, я и Мухиттин. Разве мало?
— Правильно, спорили. Но это все были детские игрушки… Ладно, не хмурься. Если хочешь, поспорим. Но о чем? Споря, ничего не решить. По мне так единственный предмет, достойный обсуждения, — сегодняшний прием. Почему там все было так пошло? Но тебе там понравилось, поэтому ничего дельного ты не скажешь…
— А мы как раз об этом говорили. Почему вечер получился таким…
Они остановились под деревом, очертания которого смутно проглядывались в темноте, и посмотрели друг на друга.
— Ну и почему? Почему все было так гнусно, так пошло? — Говоря это, Омер вспоминал, как Керим-бей, полуприкрыв свои большие близко посаженные глаза, спрашивал, когда будет свадьба и успеют ли в срок закончить строительство. — Если уж и говорить о чем-нибудь, так только об этом! Почему эти люди такие пошлые? Почему у них рабские души? Почему все так? Или тебе они такими не кажутся?
— Кто именно?
— Все.
— Нет, все не кажутся. Одно дело подрядчики-нувориши, другое — партийный инспектор. Он, по крайней мере, всей душой за реформы.
— И эти реформы, конечно же, озарят Турцию светом разума? — насмешливо спросил Омер. — Ты в это веришь? Молчишь… Веришь, веришь! Я знаю, ты пишешь в Анкару собираешься предложить им свой «план развития деревни». Ха-ха. Теперь понял, к каким людям попадет твой проект?
— Во-первых, я переписываюсь не с «ними», как ты изволил выразиться, а только с Сулейманом Айчеликом. А во-вторых, я раньше не знал, что ты так пренебрежительно относишься к реформам!
— Ладно-ладно, — поспешно сказал Омер. — Не отвлекайся от темы. Я знаю, ты тоже понял, что с ними у тебя ничего не получится. С ними вообще ничего не получится!
— Вот здесь мы с тобой расходимся, — сказал Рефик так горячо, словно до этого момента они абсолютно во всем были согласны. — Я верю, что смогу что-нибудь сделать, а ты ни во что не веришь!
— Нет, я верю в то, что сам, один смогу добиться, чего хочу!
Наступила долгая пауза.
— Нет, я не могу этого понять, — сказал наконец Рефик. — Почему ты не желаешь видеть, как много уже сделано? Сейчас все обладают гораздо большей свободой, чем раньше. Тьма уже не так беспросветна. Тебе следовало бы это уяснить. Многое было сделано вчера и делается сейчас, многое будет сделано завтра! — И он нервно зашевелил губами, словно еще собирался что-то сказать, да никак не мог вспомнить, что именно.
— Большая свобода! — сказал Омер сдавленным голосом — насмешливо уже не получалось.