Раздав тетради, учительница остановилась у парты Яника. В руках она держала последнюю тетрадь его. Неторопливо раскрыла на странице с полыхающим яблоком и, не сводя с мальчика взгляда, медленно процедила:
Что это?
Дерево, тихо ответил мальчик и протянул руку к тетради он соскучился без своего рисунка, но учительница высоко подняла тетрадь и обратилась к классу:
Кто скажет, что здесь нарисовано?
Дети смотрели не на рисунок, а на учительницу. Все молчали.
Давайте спросим у художника, последнее слово было произнесено так ядовито, что по классу прошел нерешительный смешок. Ну, Богорад?
Это дерево. Яблоня с яблоком Яник отвечал очень тихо. Больше всего хотелось, чтобы учительница отдала ему тетрадь.
«Дерево яблоко», безжалостно передразнила учительница. Художник от слова «худо» Ты хоть видел, как яблоки растут? Отвечай: видел?!
Первоклассники начали пересмеиваться, смех становился все громче, но учительница никого не останавливала. Сама она не смеялась.
Без матери в школу не приходи, процедила сквозь зубы и пошла с тетрадкой к столу. Так ей и скажи: в школе не место таким, как ты.
Ада ничего не поняла, но по мере приближения к школе хмурилась и сильнее дергала сынишку за руку. «Что ты рисовал, дерево?» спрашивала в который раз. Яник молча кивал. Он остался в коридоре в кабинет директора его не пустили. В школе не место таким, как ты. Сегодня его выгонят, но почему дерево не понравилось учительнице? Девочка рядом с ним рисовала дом, у которого на первом этаже была дверь, а все окна и балконы наверху
Директор сидела с непроницаемым лицом. Серая тусклая седина, плотные сборки губ, габардиновый костюм. Учительница трясла тетрадкой.
Вы отдаете себе отчет, что он нарисовал?
Дерево, хладнокровно ответила Ада, хотя на душе было ох как неспокойно. Яблоню.
Так называемую яблоню. Я лично таких яблонь не видела.
Директор чуть заметно кивнула.
Ада решительно не понимала, куда она клонит, поэтому ринулась в нападение.
Ребенок выразил свое восприятие, как всякий художник! И ничего так называемого в его рисунке я не вижу. У вас другое мнение?
Она прямо и требовательно смотрела на учительницу. Та скривила губы. Мальчишка грязный тип, а мамаша гусыня, больше ничего. Какое тут еще другое мнение
В искусстве целое направление существует, если вы не в курсе! бушевала Ада. Этот рисунок я собираюсь отправить на выставку.
Какое направление?.. На какую выставку?!
На выставку детского рисунка. Наша газета организовывает, Ада протянула руку за тетрадью. На вопрос о направлении в искусстве можно было не отвечать, тем более что никто из присутствующих, включая Аду, о примитивизме не слышал.
Директор опять слегка кивнула или сделала неуловимое движение головой, которое можно было принять за кивок. Она не произнесла ни слова с самого начала, но стало ясно, что разговор окончен.
Дома вечером тетрадью потрясала Ада точь-в-точь, как это делала учительница на уроке.
Что она здесь усмотрела, я не понимаю? Скажи, что?
Она обращалась к брату. Яков с неудовольствием оторвался от телевизора и посмотрел на рисунок: мощный столб, увенчанный красной шишкой; внизу редкая рыжеватая поросль. Сдернул очки, снова надел и словно прозрел: понял. Открыл было рот и закрыл: такое не скажешь ни сестре, ни матери, хотя Клара Михайловна тоже смотрела с тревогой. Он отодвинул рисунок и с досадой махнул рукой:
Э дура она, твоя учительница!
Яшка! укоризненно прошипела Ада, посмотрев на сынишку, забившегося в угол дивана.
Что Яшка? Дура она, говорю! И ты тоже дура!
Сестра обидчиво поджала губы. Что от него можно еще услышать, кроме вечного «дура» Может, и дура, но стратегию выбрала правильную: «наша газета» прозвучало в директорском кабинете очень весомо.
Нашлось Янику место в школе, как ни робел он на следующий день. Его не прогнали; более того, учительница вела себя так, словно ничего не случилось. Уроки рисования продолжались, разве что больше не рисовали кто что хочет, а только что задано. Правда, он и дома перестал рисовать. Акварельные краски в кругленьких ярких лужицах высохли, потускнели и потрескались, альбом он забросил за шкаф.
И в школе, когда учительница трясла тетрадкой, и дома, где мама спрашивала, почему ствол такой толстый и нет листьев, никто не слушал его объяснений. Но разве нужны листья, когда созрели плоды?
Почему разозлилась учительница вот что было загадкой, которую мальчик решить не мог. Решить могли бы психотерапевты, которых не было в той части света. Но почему ребята смеялись, будто все поняли?..
Боль, обида, недоумение стерлись из памяти рисунок помнился. Повзрослев, Ян понял, что учительница была просто несчастливой озлобленной женщиной; он не помнил ее имени.
Альбом остался за шкафом.
Школа имела существенное преимущество перед детским садом: она отнимала только полдня, вторая половина принадлежала мальчику. Делать уроки за подаренной отцом партой после того, как только что встал из-за школьной, казалось совсем глупо. Яник привычно раскладывал тетрадки на обеденном столе; со всеми уроками справлялся легко. Настроение падало, когда раскрывал «Родную речь». Хуже всего было со стихами. Он долго боролся с басней «дедушки Крылова» хоть убей, не мог выучить строчки «На ель Ворона взгромоздясь» и «Вещуньина с похвал вскружилась голова». От слова «вещуньина» на него нападал столбняк, а читать задавали наизусть и «с выражением», как говорила учительница. Стало ясно, что от стихов лучше держаться подальше. «В твоем возрасте я Робинзона читала!» упрекала мать, и в Яниковой голове неведомый Робинзон отправлялся в компанию к «дедушке Крылову». К счастью, никакого «Робинзона» в доме не было.
Мать часто повторяла: «Книжки читать надо!» В библиотеке ему выдали «Судьбу барабанщика» Гайдара. Книжка показалась Янику страшнее, чем слово «вещуньина». Что-то он читал еще не страшное, но скучное; не запомнилось.
А потом он перешел в пятый класс. Урок чтения теперь назывался «литературой». Появилась другая учительница, молодая и приветливая. На смену мучителю Крылову пришел Пушкин. На портрете Пушкин Янику понравился: загорелый, давно не стриженный мальчик подпер щеку рукой, отвернулся к окну то ли наказали, то ли обиделся. Понравилось, что Пушкин тоже любил сказки. О дэвах няня ему не рассказывала, зато знала про царя Салтана и про мертвую царевну. Потом учительница вслух читала «Бесов» и задала выучить наизусть.
Яник не мог понять, почему дома было так трудно читать. Стихотворение выглядело совсем иначе, словно в строчках бушевала вьюга, но не было ни ямщика, ни надежных коней. Он ходил по комнате, бормоча головоломные строчки, которые никак не запоминались, и со страхом ожидал урока. В школу шел обреченно, частичкой души надеясь, что его не вызовут.
Вызвали. Сосед по парте тихонько подвинул ему учебник, но Яник не мог больше смотреть на заколдованные строчки.
Читай, Богорад, улыбнулась учительница. Мы слушаем.
Он перевел дыхание и начал:
До конца он не дочитал все заглушил смех, и некуда было спрятаться от этого смеха, который становился все громче.
Тихо! учительница подняла руку. Когда смолк шум, она повернулась к Янику: Признайся, Богорад: ты нарочно устроил этот балаган?
Она смотрела прямо на него и больше не была приветливой.
Я не не балаган
А что ты устроил? она повысила голос. Зачем ты издевался над Пушкиным?
Так в учебнике
Стихи были напечатаны в два столбца. Никто не сказал, что надо сначала прочитать первый столбик, а потом второй, поэтому, заучив строчку первого столбика, он переводил взгляд на второй и проборматывал параллельную строку. Яков хохотал, мать сердилась: «Это же элементарно!»